Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs.

Он закрыл глаза — но не из-за того, что он боялся смотреть в этот закопченный «колодец смерти», из которого вот-вот должны была вырваться очередь. Он закрыл глаза лишь за тем, чтобы увидеть в последний раз лицо своей жены и дочери. Какой-то непонятный звук уловил Егерь. Что-то происходило, по ним до сих пор не стреляли! Он стоял, с закрытыми глазами, и ему показалось, что время остановилось совсем, что секунда превратилась в бесконечность, замерев тоненькой стрелкой на циферблате его командирских часов. И тогда он начал считать про себя, считать секунды, чтоб удостоверится, что ещё жив, что время ещё существует. Он открыл глаза, и увидел, что вертолёт как-то неуклюже пытается развернуться боком, но у него это получается слишком медленно, ведь прямо на него летит другой вертолёт, с торчащими стволами курсового крупнокалиберного пулемёта и подвесками ракет. Он посмотрел на Винта и пленника, взгляды обоих были устремлены к небу.

— Бегом! — проорал он, перекрикивая шум вертолётов!

Чужой вертолёт открыл огонь из курсового, двуствольного пулемёта.

* * *

Левинц видел, что происходит в воздухе, и долго не думая, решил «делать ноги». Бежал он немного в стороне, от остальных. Ему не хотелось вновь встречаться с этим Шкасом, раны, оставленные им, начинали приносить боль. Он трезвел — но тут было два момента: хороший и плохой. Хороший дал прояснение разуму и чёткость мыслей; плохой — он начал чувствовать боль, от ударов Шкаса. Он почувствовал, что всё лицо у него опухло. Будто это было вовсе не его лицо, а лицо какого-то толстяка, в тело которого он попал. Он провёл языком по губам, и тут же сплюнул: всё лицо его было перемазано кровью. Чужой кровью. Он бежал быстро, но одна нога отставала от другой, и он бежал вприпрыжку. Причиной такого бега была сильная боль, от которой темнело в глазах, и в этой темноте проступали яркие искры. На долю секунды ему показалось, что от боли он вот-вот потеряет сознание. Но он бежал, не снижая темп. Его пленители уже скрылись в елях, на достаточном от него расстоянии, чтобы можно было избежать встречи с ними. Левинц чувствовал, как ветер подсушил чужую кровь на его лице, чувствовал, как она запеклась на его опухшей от побоев маске. Захотелось смыть, содрать, стереть чужую кровь, плюнуть на все, остановится и тереться лицом об траву. Вдруг рвота подступила к горлу, и он не смог сдержать её порыв. Его рвало, желчь, выплескивающаяся из его рта на бегу, попадала на его одежду, но он не думал об этом, он знал — сейчас его сможет спасти только бункер, спасительный бункер, у единственной двери которого нужно оказаться раньше бандитов! С поля донёсся звук глухого удара, к которому добавились звуки лопнувшего стекла и сминаемого железа. Что-то громко лопалось — в спину бегущего Бориса чем-то ударило, и он чуть было не упал, еле удержавшись на ногах. Его обгоняли какие-то куски, со свистом пролетающие то выше, то в стороне от него. Кусок лопасти впился в землю в нескольких метрах впереди и правее от него. Впился с такой силой, что мозг Левинца сразу нарисовал перед глазами образ древнего Бога, метающего огромные стрелы. Борис был в лесу — он сразу это понял, пересекая незримую границу поляны и леса, он почувствовал резкую прохладу. Казалось, что лёгкие курильщика сейчас вывернутся наружу и вылетят изо рта. Он сипло со свистом дышал, привкус крови явно ощущался во рту, толи от побоев, толи забитые никотином лёгкие не выдержали такой нагрузки и попросту лопнули в его груди. Пулемётная очередь остановила его бег. Пули со свистом вспороли землю вокруг него, рукав вдруг наполнился обжигающим теплом, растекающимся ниже, к кисти.

— Это я, Серёга, открой дверь! — сиплым, не своим голосом прокричал Борис.

Он продолжал стоять перед амбразурой «ДОТа», которая появилась из кустов так неожиданно.

— Кто я? — отозвался приглушённый голос Беркута.

Несмотря на злость и строгость в голосе, он показался Борису знакомым и родным. Будто он вернулся в родной дом, в котором его не было долгое время.

— Борис, Левинц. — прохрипел Левинц, подумав, что и сам не узнаёт своего голоса.

Он почти полз, и наконец, он очутился у двери «ДОТа». Обогнув заросший мхом бетонный короб, он вдруг резко остановился.

— О-о-о, старый знакомец! — радостно раскинул руки, словно для дружеского объятия, Шкас. — А я-то думал, что тебя завалили уже! А он живой, ты посмотри, да и протрезвел, кажись! — говорил он сидящему на бетонной ступени Грифу.

— Смотри, как его разукрасили! — удивлялся, в свою очередь Гриф. — В говно что ли окунали?

— Где Терех? — грозно спросил Шкас.

— Тут я! — раздался за его спиной голос Егеря.

— Братишка, живы? Оба? Где вас так перемазаться угораздило? — картинно разводил он руки, одна из которых сжимала автомат, — А с бугром нашим что? — невпопад спросил он.

— На запчасти его разобрали! — грубо ответил Егерь. — Мы его мазутом перемазаны!

Послышался шум приведенного в движение механизма задвижки двери, которая вела в каземат.

— Серый, не открывай… — только и успел крикнуть Борис, как тут же свет окружающего его мира померк.