Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

— А ты не читал ещё? — произнёс полицейский, протягивая газету. — Почитай.

Буратино взял газету и первое, что он в ней прочёл, было название статьи: «Тупость и непрофессиональность, или подлость и предательство».

— Это о вас? — поинтересовался Пиноккио, показывая заглавие околоточному.

— Читай, — сухо ответил тот.

Буратино начал читать. Честно говоря, стиль и язык журналиста Понто ему не нравился, да и статейка по сути и смыслу была тоже так себе. Но, надо признаться, журналист владел некоторой языковой забористостью. Например, Буратино отметил выражения: «тупоглазый взгляд околоточного», «лохмоногий сатир в полицейском мундире», «бревноголовые помощники тупоголового кретина», «головозадые борзые околоточного», «флегмопсихованный Стакани» и прочие яркие фразы, которые, в общем-то, не скрашивали не очень талантливое творение журналиста.

— Ну что? — нетерпеливо спросил околоточный, глядя, как Буратино откладывает газету.

— Вы знаете, что я заметил, — начал Пиноккио.

— Что? — спросил Стакани.

— Большинство журналистов невежественны и бесталанны. Толковых и грамотных публицистов очень и очень мало.

— Ради Бога, — поморщился полицейский, — не надо этих интеллигентских разговоров.

— Я всегда думал, — продолжал Буратино, — почему так? Почему? Мне это не давало покоя. А сейчас я всё понял. Поглядите на эту статью.

— Читал я уже три раза, подлость какая-то, — ответил Стакани.

— Я не об этом. Так вот: что присутствует в этой работе? Ничего, ругань одна. Ни осмысления событий, ни прогнозов, ни знания материала. А отсутствие мысли заменяется всезахлёстывающим пафосом и другой важностью поднимаемых проблем.

— Я этого ублюдка Понто…

— Понто здесь не причём, — перебил полицейского Буратино, — это проблема журналистики в целом. К примеру, я с любопытством и интересом читаю статьи экономиста, пишущего об экономике, или шахматиста, пишущего о шахматах. Но из кого, позвольте вас спросить, набирается журналистский корпус?

— Из сволочей, я бы их…

— Правильно, из гуманитариев. И представьте себе, что может написать о проблемах современной науки человек, который не в состоянии извлечь кубический корень из двадцати семи.

— Да сволочи они, убивать…

— Правильно, ничего не сможет написать толкового, но будет пытаться. Невежество, скажу я вам, первый бич современной журналистики. К сожалению, это своё собственное невежество благодаря средствам информации они несут в массы, не заботясь о том, что плодят новых невежд.

— Я бы этого Понто…

— И это ещё не всё. К моему и вашему, синьор Стакани, сожалению, невежество — первый, но не самый страшный бич журналистики.

— … чтобы зубы…

— А самый страшный — тщеславие. Тщеславие и эгоцентризм. Журналисты, к сожалению, ущербны по своей сути.

— Да хуже. Я бы их…

— Дело в том, что они психологически неуравновешенны. Им вечно нужны жареные факты. Вы спросите почему?

— Да я прекрасно…

— Я вам отвечу. Это способ прославиться. Для них это единственная возможность проявить себя и обрести признание. Понимаете? Им нужно признание, которое подавит их внутренние комплексы, одним из которых является невежество, которое они осознают. А болтовня о социальной важности их дела и всякие гражданские позиции — это только ширма.

— … вот как дал бы по башке…

— Они — не подлецы, они просто слабые, мелкие людишки, которые нуждаются в публичном подтверждении необходимости своего существования.

— Да уж слабые. Этот сволочь Понто мне так треснул…

— Я не об этом, я о духовной слабости. Вот взять, к примеру, вас.

— А я-то что?

— Да, вас, вы — человек необыкновенно сильный.

— Ну, в молодости я, конечно, гири поднимал, — согласился Стакани, — мы, знаешь ли, спортом…

— Морально сильный. В вас присутствует сила духа. Честно говоря, я не могу понять то ли мундир вас делает таким, то ли такие, как вы, предпочитают мундир. В принципе, это и неважно. Важно другое: если у меня будет сын, я бы хотел, чтобы он был похож на вас.

— На меня? — искренне удивился Стакани и тут же взял себя в руки, расправил плечи, выпрямился и даже стряхнул крошки штукатурки со стола.

— Да, на вас, — убедительно говорил Пиноккио, — потому что я не знаю другого такого человека, в котором так ярко светится сила воли. Есть в вас какая-то сталь, понимаете ли. Во всём вашем облике, в манере говорить, во всём.

— Это уж да. Могу так рявкнуть, что мои орлы бледнеют, — не без гордости произнёс околоточный.

— Знаю, видел только что, буквально на себе испытал, оставило неизгладимое впечатление. Это не жалкое потявкивание провинциальной газеты, это ярость, это гнев Бога, да и только. Вот, в общем, и всё, что я хотел сказать по поводу наше прессы.

— Так ты не приложил руку к этой статье? — с надеждой спросил Стакани.

— Признаться, приложил, но я не знал, что вый дет такая гадость, я слишком доверяю людям, это от малолетства.

— Верно сказал, гадость, даже читать противно.

— Не волнуйтесь, синьор околоточный, — успокоил его Буратино, — этот правдоборец ответит за свою статейку.

— Точно, убей его, — оживился Стакани.

— Не обещаю, а вот сломать ему что-нибудь — это можно.

— Тогда шею или спину.