Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

Всё это длилось не более десяти секунд. И когда эти десять секунд истекли, в собравшихся в кучу цыганок полетели камни, окатыши и гнутые гвозди из самострелов. То и дело женщины вскрикивали и пытались увернуться от летевших в них снарядов. Они жалостливо пытались вразумить нападавших, но всё было тщетно. Пацаны уменьшали огневую дистанцию путём сближения с противником, а заодно и увеличивали плотность огня. Гвозди и рябина летели женщинам в лица, а камни и окатыши — в бока бедных женщин. Мальчишкам в этом возрасте неведомы такие понятия, как милосердие, поэтому огонь становился всё прицельнее. В результате чего одна из женщин рухнула на землю после прямого попадания окатыша в лоб. Лицо её тут же залила кровь, и в стане пацанов этот факт вызвал безудержный восторг и новые залпы.

Цыганки же кинулись врассыпную. А полицейские, видя, что дело принимает кровавый характер, хотели было вмешаться, но тут между их голов прошуршал огромный обломок кирпича. И они решили сменить свой наблюдательный пункт на более безопасный и не вмешиваться в чужие разборки.

Когда женщины под градом метательных снарядов не выдержали и побежали, началось то страшное, что в солдатском просторечии называется резнёй. Мальчишки, опьянённые кровью, бросились преследовать бегущих цыганок, которых валили на землю и пинали. Некоторых, которых повалить не удавалось, они гнали к выходу. Повсюду слышались стоны, крики и мольбы о пощаде. Женский визг смешивался с победными воплями типа:

— Да здравствует порт!

— Мочи барыг!

— Вы у меня долго будете вспоминать свои чурмалаки!

Буратино перестал сражаться, он теперь только следил за избиением. Следил и чувствовал, как теряет контроль над своей армией. Последние цыганки из раненных и покалеченных спешили покинуть поле боя, хромая, плача и чертыхаясь. А на базаре, как в захваченном городе противника, царило беспредельное торжество победителей с долей мародёрства. Парочка хулиганов повалила молодую крестьянку на землю и из озорства задрали ей юбку до головы. Другие, несмотря на противодействие злобной старушки, тем не менее, отняли у неё гуся и тут же казнили его через отрывание головы. А затем, привязав обезглавленный труп птицы к шесту за лапы, стали носить его, как знамя, до тех пор, пока им на глаза не попался часовщик Иосиф. Как только мальчишки его увидели, он стали бить его гусем по голове, вопрошая при этом:

— А, ну, отвечай, иудей, за что вы Христа убили, гады?

Кто-то отнял корзину яиц у селянки, и тут же белые снаряды понеслись во все стороны рынка, оставляя жёлтые следы на одежде и головах ни в чём неповинных граждан. Буратино с трудом отыскал Чеснока в этом безграничном веселье и, оторвав его от прилавка с арбузами, где тот наслаждался отсутствием продавца, заорал ему:

— Рокко, хватит, пора кончать этот бардак. А то у нас неприятности будут. Одних яиц на цехин побили.

— Съешь лучше арбуз и дай ребятам насладиться победой, — отвечал Рокко, плюясь арбузными семечками.

— А где продавец? — спросил Буратино.

— Не знаю. После того, как я ему сказал, что с ним будет, как с гусём, он куда-то делся. Так что отдыхай спокойно, братан.

— Дурень! — обозвал его Буратино. — В полицейских сводках такой отдых именуется бунтом, а массовики-затейники такого отдыха попадают в чёрные списки.

— Понял, — тут же пришёл в себя Рокко, он отшвырнул половинку арбуза и заорал: — Уходим, пацаны! Эй, Чезаре, отдай человеку его пиджак и спрячь ножик. У тебя совсем, что ли, головы нету. Эй, вы, верните бабушке птицу. А вы, бабушка не злитесь так, а то лопните.

С этими словами он отнял у одного из пацанов «знамя» и, оторвав птицу от палки, вернул её старушке, которая была всё время рядом со своим гусём, даже когда этим гусём избивали иудея.

— Нате, бабушка, вашего гуся.

Но старушка, неотягощённая благодарностью спасителю птицы, врезала ему ею по спине и зло прошипела:

— Антихристы окаянные!

Но Рокко не обратил на это внимания, он снова переключился на Чезаре:

— Эй, Чезаре, верни шапочку часовщику, не надо ею в футбол играть. Ты что, меня не слышишь?

А тем временем разъярённая селянка подлетела к полицейским и затараторила:

— Вы что это, а? Меня по всему рынку как последнюю девку таскают, юбку аж до головы задирают, корзину с салом отняли, а вы стоите и смотрите?

— Глянь, как раскраснелась, — сказал один полицейский другому.

— Ага, — согласился другой, — видать, понравилось, дело-то молодое.

— Понравилось⁈ — завизжала молодка. — Я вам покажу, как понравилось. Вот пойду в околоток и напишу заявление, тогда вам понравится, как от начальства влетит.

— А ты писать-то умеешь? — усомнился первый.

— Не боись, грамотная.

— Интересно, а мужу грамотной понравится, если мы ему расскажем, чем посреди белого дня и посреди базара его грамотная жена со шпаной занимается? — как-то абстрактно вслух размышлял первый полицейский.

— Так они же мне насильно юбку задирали! — взвизгнула селянка. — Или у вас бельма повылазили и вы ни черта не видели?

— Видели, милая, всё видели, — заверил второй полицейский. — Красота неописуемая.