Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

— Да чёрт с ними, с людьми. Пусть думают что хотят, вам-то что? — произнёс Рокко.

— Именно! Именно, молодой человек! Мне-то что со всего этого⁉

— Ну вот, — сказал Буратино, — разговор начинает принимать конструктивный характер. Предлагаю вам десять процентов с суммы реализации товара.

— Вот вы не хотели этого, конечно, — обиженно заявил Перуцио, — но вы меня обидели.

— Простите? — удивлённо поднял бровь Пиноккио. — Каким образом?

— А вы подумайте.

— А вы подскажите.

— Хорошо, — согласился подрядчик, — подскажу. Я что, по-вашему, похож на человека, репутация которого стоит десять процентов? Если вы скажете «да», то я вас больше знать не хочу.

— Извините, — не согласился с такой постановкой вопроса Пиноккио, — полагаю, что десять процентов — сумма немалая.

— Немалая? — Перуцио даже вскочил с бочки, на которой сидел. — А моя репутация — это, по-вашему, ерунда какая-то?

— Я так не говорил. Честно говоря, я и представить не мог, что вы столь щепетильны в этих вопросах, — почти извинился Пиноккио.

— Представьте себе, щепетилен. Да, щепетилен, если речь идёт о моей чести и достоинстве.

— Ну, хорошо, пятнадцать, — предложил Буратино.

— Пятнадцать? За честь и достоинство? Это подачка, — продолжал возмущаться подрядчик.

— А вы знаете, какие мы несём расходы? — в свою очередь возмутился Буратино.

— А моя репутация?

— А риск? Почему вы не учитываете риск?

— Точно, — поддержал приятеля Рокко, — мы ведь можем и на нары угодить.

— Валяться на нарах — это ваше профессиональное развлечение, — парировал выпад Перуцио. — Вы ведь сами изволили заявить, что вы — воры.

— Чёрт с вами, двадцать, — сказал Буратино.

— Не двадцать, а двадцать пять.

— Дядя, побойся Бога, — вставил Рокко.

— С Богом я вопрос урегулирую без ваших советов, молодой человек.

— Ладно, будь по-вашему, — сказал Пиноккио, — оставляйте контейнер с кофе здесь на ночь и гоните мои десять сольдо.

— Хорошо, приятно было иметь с вами дело, — сказал подрядчик.

Когда мальчишки отошли от него подальше, Буратино сказал:

— Эту страну разъедает коррупция, как коррозия железо.

— Что разъедает? — не разобрал мудрёного слова Рокко.

Пиноккио не ответил, а только махнул рукой, и пацаны вернулись к себе в берлогу. Именно так они отныне именовали сарайчик у моря. Буратино собирался было поваляться на песочке, но Джеронимо сказал, что им уже пора идти к Томазо.

— Проклятая работа, — произнёс Пиноккио, поднимаясь с песка, — целыми днями сплошная работа, а отдыхать когда?

— Какая же это работа? — удивился Чеснок. — Это одна болтовня. Вот докеры в порту работают, это да. Как-то я видел, как они разгружали кубинский сахар. Каждый мешочек по центнеру, вот это вот работа. А мы с тобой целыми днями ходим да языки чешем.

— Рокко, я устал, — пожаловался Буратино, — у меня силы кончаются. Я — маленький мальчик, а меня убить хотят. Мне бы в игры играть, в индейцев, а я что делаю? А я цыганок калечу, с жульём договариваюсь, ворую. Окружил себя громилами, а мой друг ходит с обрезом, спит и видит, как пустить его в дело. Устал я от всего этого.

— Брось, Пиноккио, вот с цыганами уладим, — успокаивал Рокко, — тогда и отдохнём. Надо сначала только с цыганами уладить, а то какой это отдых с переломанным хребтом.

— Ты всегда знал, как меня успокоить, — саркастично сказал Пиноккио, — особенно про хребты у тебя выходит спокойно.

— Хватит, Буратино, возьми себя в руки, а то тоже раскисну. Да и, вообще, где наша не пропадала?

— В том-то и дело, что везде пропадала. И чем дальше, тем больше пропадала.

Рокко сел с приятелем рядышком, не говоря ни слова. Джеронимо, как человек тактичный, отошёл в сторону и старался не подслушивать разговор друзей, стал ждать, пока они наговорятся, за ожиданием швыряя камни в обнаглевших чаек.

— Надоело мне всё это, — продолжал Буратино, — не по мне всё, не моё. Не шпан я в душе, не босяк, не бродяга, не вор, не жиган.

— Ты — бандит, — с уважением сказал Чеснок, — в тебя люди верят, ты умеешь поставить дело и можешь заставить себя уважать, ты умный и сильный.

— Да не бандит я никакой, просто так сложилось всё неожиданно для меня. Страшно мне, Рокко.

— А мне, думаешь, не страшно? — вдруг произнёс Чеснок. Буратино ожидал всего чего угодно, но не такого признания. — Мне тоже, может быть, страшно, но пока ты рядом, я уверен, что всё будет нормально, что ты всегда решишь все проблемы.

Пиноккио было приятно, что такой смелый парень, как Рокко Чеснок, так в него верит, но эта вера ложилась на хрупкие плечи мальчишки тяжёлым камнем, лишая его права на ошибку.

— Помнишь, ты говорил, — продолжал Чеснок, — что мы будем хозяевами жизни?

— Ну, помню.

— Так я в это верю. Мы будем хозяевами жизни и королями этого города.

— Конечно, будем, — без энтузиазма сказал Буратино, — тем более что у нас нет иного выхода. Либо мы будем королями, либо нам хребты сломают.

— И не раскисай, Буратино, я тебя прошу. А то мне в такие минуты самому застрелиться хочется.

— Да успокойся ты, — наконец усмехнулся Буратино, — это у меня так — минутная слабость, мимолётная депрессия.

— Мимолётная что? — не понял Чеснок.