Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб

— Ты говоришь как коммерсант, а не человек, который растёт на улице, — ответил Рыбак. — Отдавай денег столько, сколько не жалко, сколько совесть подскажет.

— Совесть — понятие субъективное, — вдруг нагло заявил Пиноккио, он больше не боялся Томазо, он видел этого Рыбака насквозь. Парень знал, что тот ему сейчас скажет и как будет себя вести. Буратино продолжал: — И поэтому мне бы хотелось знать процентный эквивалент этой самой совести.

— Я цены не определяю, я не коммерсант какой-нибудь, — с оттенком раздражения сказал Томазо.

«Ещё бы, — подумал Буратино, улыбаясь и глядя на человека чести, — может быть тебе, дружок, и хотелось бы определять цены да с цифрами ты не в ладах, а уж про какие-то там проценты ты и вовсе первый раз слышишь, Рыбачок».

— Мы готовы отчислять десятую часть с нашего сегодняшнего бизнеса, если вы возьмётесь нам помочь, — уже вслух произнёс Буратино. — Мало того, мы будем платить вам по пять сольдо в день, если вы будете нас охранять, и пятьдесят сольдо, если вы заставите Николая отозвать контракт.

Буратино замолчал, и над столом в саду повисла пауза, недобрая пауза. Джеронимо сидел ни жив, ни мёртв. Рокко аккуратненько под столом трогал пальцами обрез, а Пиноккио, напротив, демонстрировал абсолютное спокойствие.

— Пацан, — наконец произнёс Рыбак, — ты за кого меня держишь? За фраера или за коммерсанта?

— Я держу вас за разумного человека, — ответил Буратино, ничуть не смутившись.

— Ты что, не знаешь, что люди чести не берут денег за работу?

— Это не вопрос, — продолжал улыбаться Буратино, — мы преподнесём подарок вашей жене.

После этой фразы снова повисла тяжёлая пауза. Рыбак думал о чём-то, а мальчишки сидели молча. Томазо достал папиросы, закурил, продолжая размышлять. Наконец, он выбросил окурок и произнёс:

— Ладно, я попрошу своего друга Бартоломео, он будет с вами, пока всё не утихнет. Ещё я попытаюсь решить вопрос с Николаем, хотя он страшно упрямый старик. Но я думаю, что смогу отговорить многих наших от контракта Николая, но… Я смогу отговорить только наших, а ведь есть ещё и залётные гастролёры, так что будьте начеку.

Разговор был окончен, мальчишки встали и начали прощаться, пожимая руку Рыбаку, последним подал руку Буратино. Томазо не сразу выпустил её после рукопожатия: перед тем, как её отпустить, он произнёс:

— Ты умный, но ты ещё не знаешь людей. По молодости ты думаешь, что видишь человека насквозь и разговариваешь с ним свысока. Запомни, люди — не конторские книги, и в нашей среде очень важны традиции, а не вычисление долей. И ещё, никогда не улыбайся так, как ты улыбался сегодня, когда разговариваешь с уважаемым человеком. Запомни это.

— Спасибо за совет, синьор Томазо. Я всё запомнил. Только объясните мне, чем плохи вычисления?

— Твоя беда в том, что ты умеешь считать, а люди, которые умеют считать и занимаются нашим делом, люди страшные.

— Я не понимаю вас, — признался Пиноккио.

— Не понимаешь? Те, кто считает прибыль, те плюют на традиции. Те, кто разрушают традиции, убивают нас. А мы не любим, когда нас убивают. Мы защищаемся. Понял? — в глазах Томазо снова мелькнула искра холодной ярости.

— Не до конца, но буду думать о ваших словах, синьор Томазо.

— Думай, — сказал Рыбак и, наконец, отпустил руку мальчишки.

И оба почувствовали обоюдную друг к другу неприязнь. После того, как мальчишки отошли от дома Рыбака, Джеронимо попрощался с приятелями и пошёл домой, а Рокко спросил у Пиноккио:

— А чего это тебе Томазо говорил, когда вы остались наедине?

— Рокко, а это ты мне сказал, что он — простой рыбак?

— Ну, я.

— А ты видел, какая у него цепь?

— Ну, видел.

— А как ты думаешь, друг мой Рокко, может ли позволить себе простой рыбак носить такую цепь с таким крестом?

— Ну, не знаю даже.

— А я знаю, — произнёс Буратино, останавливаясь и останавливая приятеля, — я знаю точно, ни один рыбак никогда не будет иметь столько золота, пока не найдёт клад.

— Подумаешь — золото. Чего ты так разволновался из-за чужого золота?

— Злишь ты иногда меня, Рокко, — раздражённо сказал Буратино и пошёл к морю.

— Чем это я тебя злю, позвольте полюбопытствовать?

— Да тем.

— Ну и чем же?

— Да тем, что ни хрена дальше своего носа не видишь.

— А ты видишь?

— А я, представь себе, вижу.

— Ну и что ты видишь?

— А то, что вляпались мы, и вляпались крепко.

— Куда это мы вляпались?

— Да туда! Ты мне лучше скажи, почему ты мне никогда не говорил о людях чести раньше?

— Да ты и не спрашивал, да и без надобности они нам были. Вот и не говорил.

— Не спрашивал, — передразнил Буратино, — вот зато теперь спрашиваю, когда поздно уже, когда сдуру наболтали лишнего.

— А чего это мы сдуру наболтали?

— Я наболтал, потому что не знал ничего о людях чести, а ты — потому что болтаешь, а потом думаешь.

— Подумаешь.

— Вот и подумаешь теперь, крепко теперь призадумаешься.

— Ну ладно, я-то сдуру ляпнул, — сказал Рокко, — а что ты сказал такого неправильного?

— Слушай, Рокко, — Пиноккио опять неожиданно остановился, — а кто-нибудь хоть раз убивал человека чести?

— Да ты что, — зашептал дружок и даже стал озираться по сторонам, — об этом даже и спрашивать нельзя.

— Почему?