Буриданов осел

Все еще не позвонил. Он стоял в темном дворе, взволнованный более, чем хотел бы признаться себе, немного испуганный столкновением с завизжавшей фрау Гёринг, слегка забавляясь своей беспомощностью, смахивая немножко на трубадура под балконом владелицы замка, немножко на искателя экзотических приключений, а скорее, на добропорядочного буржуа, попавшего в квартал притонов, и, задрав голову, уставился на окна в надежде по шторам или освещению угадать что-либо характерное для фрейлейн Бродер, выбрав наконец (невольно хочется сказать: весьма знаменательно) срединную дорогу, а именно подъезд В, и наполовину подсознательно попытался сочинить для нее описание этих минут (которое позднее завершилось так: «Через несколько лет туристы будут осматривать последние из этих домов, как осматриваем мы сегодня остовы зданий Кведлинбурга [8]

, и экскурсоводы будут цитировать Дёблина или Арно Гольца 

[9]

: „До самых звезд вздымалась крыша, а во дворе гудел завод, шарманки нудный голос слышал в доходном доме весь народ, в подвале шебаршили крысы…“ — ну и так далее, вы сами знаете». В ответ фрейлен Бродер, которая не знала этих строк, а имя Гольца слышала только на уроках литературы, ловко обойдя зияющий провал в своих знаниях, стала рассказывать историю своего дома. И лишь несколькими месяцами позже, когда любовь преобразила ее, ей удалось преодолеть этот неуместный стыд и признаться в пробелах в своем образовании). К дверям трех подъездов первого двора вели железные лестницы. На узкой лестничной клетке было так темно, хоть глаз выколи. Эрп обшаривал стены в поисках выключателя, но не нащупал ничего, кроме паутины, грязи, крошащейся штукатурки, ободрал пальцы, ощупью взобрался по ступенькам до первого этажа, снова водил руками по стенам, нашел кнопку, нажал на нее и вызвал переполох. Справа затрещал звонок, слева залаяла и заскреблась в дверь собака, справа закричала женщина, слева — мужчина. Женщина отчаянно, будто звала на помощь, требовала от Эрпа объяснений, кто он и что ему надо, мужчина хотел покоя, только покоя, и так орал об этом, стуча деревянными сандалиями, что собака взвыла, а сам он, распахнув дверь, вырос мясной тушей в пижаме на пороге ярко освещенной кухни, проклиная громкий звонок, нарушающий каждый раз после ночной смены его сон, проклиная и фрау Гёринг, которой звонок этот принадлежал, и тех типов, что приводят его в действие,  — все это он пересыпал ругательствами, которые Эрп считал давно вымершими, но руку поднял лишь на терьера, рвавшегося со страшно оскаленной пастью, рыча и лая, на площадку к икрам Эрпа, не сделал ни малейшей паузы, куда Эрп мог бы втиснуть свои извинения, но и не помешал ему нажать на кнопку выключателя и продолжать свой путь наверх, где бабка Маше и фрау Пахульке на втором этаже, сестры Тухлер и фрейлейн Ланге на третьем, герр Фойгт на четвертом и санитарка Аннероза на пятом уже поджидали его, в то время как фрау Гёринг, открывшая наконец свою дверь, разъясняла Кваде, то есть мясной туше, и всему расположившемуся по лестничной вертикали домовому собранию опасность положения: этот человек притаился во дворе, бог знает как долго наблюдал за окнами, напал на нее, потом под покровом темноты пробрался на лестницу — зачем, спрашивается, наверно, он видел, что Ломаны уехали, а дети Тухлеров одни и посему нужно сейчас же оповестить полицию. Эрп тем временем поднимался на шестой этаж, которого не существовало, зато на пятом с половиной этаже была запертая, обитая жестью дверь, огромный ключ от которой принесла Аннероза, когда Кваде, дополнивший свой костюм купальным халатом, поднялся по лестнице, не останавливая ни на миг потока своего негодования, и внес предложение свести этого подозрительного субъекта кратчайшим путем к уполномоченному по дому Пашке. Так как арест произошел между четвертым и пятым этажами, то кратчайшим путем к Пашке был соединяющий все подъезды чердак, неструганые половицы которого, подымая тучи пыли, скрипели под непривычной тяжестью жильцов подъезда В. Сестры Тухлер шли впереди, освещая путь фонариком, Кваде крепко держал своей лапой Эрпа за плечо, фрейлейн Ланге и фрау Пахульке поддерживали бабку Маше, которая не желала ничего пропустить, одна лишь Гёринг осталась на месте: она беспокоилась о своем платье и свежевыкрашенных волосах — на чердак она подымалась только в рабочем халате и платке. Ибо там, наверху, новые порядки еще не одержали победы, там все еще царили хаос и беззаконие послевоенного времени, официально давно приконченного, там прекращалось действие всех гигиенических, противопожарных законов и законов противовоздушной обороны, там санитарные атаки коммунального жилищного управления захлебывались в грязи и паутине, там (прямо над комнатой фрейлейн Бродер) кельнер Вольф вопреки запрету разводил своих голубей, там за дощатыми, проволочными или картонными перегородками жильцы верхних этажей складывали свой уголь, там ржавели пружинные матрацы и швейные машинки, в роялях и буфетах ныне покойных съемщиков сновали сытые древесные жучки, туман проникал сквозь разбитые стекла слуховых окошек, гирлянды телевизионных антенн тянулись от перекрытия к перекрытию. Когда они очутились на лестничной площадке переднего дома и принялись стряхивать с себя паутину, набившаяся им в ноздри пыль сразу же сократила дорогу, потому что вызвала у Кваде приступ чихания, заставивший обладавшего тонким слухом Пашке (вместе с дочерью) выскочить из квартиры и броситься вверх по лестнице, так что недоразумение уладилось уже на третьем этаже, и вся компания, успокоенная и разочарованная, двинулась в обратный пусть. Пашке воспользовался спуском вниз, чтобы окольными путями выведать у Эрпа то, что его интересовало. Не следует, мол, сердиться на людей, он, как член партии, должен понимать, сколь важна бдительность, в этой местности особенно. В подъезде В произошла кража со взломом, впервые за десятилетия. «Будьте бдительны!» — сказал лейтенант Молль, участковый полицейский, его хороший приятель. Вот они и стараются; конечно, они не очень-то разбираются в людях, но, вообще говоря, взломщика по носу тоже не определишь. О том же, что маленькая Бродер снова здесь, вероятно, никто и не знал. Да, видимо, она здесь и ненадолго, верно? Вот как! Что ж, это его радует. Если у нее будет прописка, она, конечно, найдет себе жилье поприличней, а может быть, и замуж выйдет? (Взгляд на руки Эрпа, но они в перчатках.) Отец ее, между прочим, всегда чувствовал себя здесь хорошо. Славный был парень, этот Вильгельм. Вы его знали герр… герр… (Вопрошающий взгляд.) Меня зовут Пашке. Не родственник ли герр Эрп? Ах, коллега, значит, такой же книжный червь, не обижайтесь, я не хотел сказать ничего худого, отец ее тоже был таким. Тогда, может быть, герр Эрп похлопотал бы, чтобы она получила жилье получше, в новом доме например, ведь интеллигенции оказывают предпочтение. А как он смотрит на стаканчик шнапса? Не повредит после такого переполоха. Нет, нет, не стоит благодарности, понятно, все понятно, он тоже был когда-то молод, конечно, время летит, когда коротаешь вечерок вдвоем. Но и он, Пашке, со своей стороны пораскинет умишком, что можно сделать для этой девочки. Ведь он носил ее на руках еще младенцем, к тому же он знаком кое с кем из здешних партийцев, в жилищном управлении тоже, и это в конце концов его долг по отношению к старому другу Вильгельму, Анита проводит его, а то, чего доброго, он снова заплутается. Итак, всего наилучшего, приятного вечера. Он протянул руку, Эрпу волей-неволей пришлось снять перчатку, широкое кольцо, последний крик моды двенадцатилетней давности, блеснуло в свете электричества, и тут Пашке не мог удержаться, он еще раз заговорил о бдительности жильцов, которую Эрп должен правильно понять, хотя бы во имя морали, с коей здесь, в этом районе (наверняка он еще помнит, что собой представляли Штайнштрассе, Мулакштрассе и Акерштрассе) дело обстояло не слишком хорошо. И с этой дурной славой (злосчастным наследием капиталистического прошлого) нужно бороться, тут уж гляди в оба, в особенности надо присматривать за старухами, попадаются, например, такие, у которых часок-другой, а то и ночи напролет проводят подозрительные парочки, или за одинокими женщинами, что только по вечерам выходят из дому, тут уж лучше заподозрить одной больше, чем одной меньше, у нас здесь не любят мужчин, рыскающих по темным лестницам в поисках фрейлейн имярек, мы-то уж знаем этих командированных с портфелями и простодушным видом, приходится растолковывать им, что здесь живут такие же люди, как у них дома, тут нужен глаз да глаз, нельзя ведь допустить повторения того, что было до сорок пятого и что сейчас творится по ту сторону стены, это наш долг перед новым временем и подрастающим поколением. При этом он с отеческой лаской поглядел на свою экзотически темнокожую дочь, и она улыбнулась ему в ответ, словно не догадываясь, о чем идет речь. Но когда Анита провожала Эрпа (чтобы он не заблудился), она улыбалась по-иному, а именно как особа, которая отлично знает, что испытывает мужчина, идущий рядом с нею по темному двору, она исполняла свою миссию очень добросовестно, взяла его под руку (чтобы он не заблудился), дала его руке кое-что почувствовать и при этом упомянула, что еще никогда в жизни не ездила на машине. Но Эрп отвечал с рассеянной вежливостью, ибо не реагировал на преждевременно созревшие смуглые прелести: он был настроен на светлые тона и подготовлен к сдержанности. На четвертом этаже ему наконец удалось избавиться от Аниты, но он несколько минут постоял перед дверью, прежде чем позвонить, так как не мог отделаться от ощущения, что Анита все еще ждала на лестнице, чтобы послушать, как он поздоровается с фрейлейн Бродер и как фрейлейн Бродер поздоровается с ним.