Буриданов осел

Пашке, считавший, что родительский авторитет терпит урон, когда не совсем еще взрослая дочь знает больше отца, отметил про себя, что это на нее похоже — уже разнюхала что-то про этого мужчину, — но не высказался, дабы не вызвать раздражения, а стал выспрашивать подробности, которые девица, продолжая жевать, охотно выкладывала: когда она несколько минут назад возвращалась домой, с опозданием на два часа из-за собрания Союза немецкой молодежи (которое Пашке мысленно тут же перевел как Петер, Али или Джонни), то человек этот, без пальто, с ключами от машины в руках («машина на той стороне, ее не разглядишь сквозь этот молочный суп»), стоял в подъезде и спросил у нее про фрейлейн Бродер, потом вышел во двор, посмотрел вверх на освещенные окна бокового флигеля и дома, что в глубине двора, будто мог что-нибудь увидеть за занавесками; она указала ему на второй двор и дом с тремя подъездами и ушла — разумеется, только за угол лестницы, — потом появилась эта Гёринг из подъезда В, с первого этажа, теперь уже лилово-серая, а не рыжая, наткнулась в темном дворе на мужчину и помчалась в дом, словно у кого-то опять начались преждевременные роды. Стало быть, кричала эта Гёринг. С каких это пор она стала пугаться мужчин? И почему Анита не сказала этому типу, где живет Бродер? «Подумаешь, эта фифа!» Пашке злился, но не на Аниту (ее он в данном случае даже понимал, она завидовала Бродер: как же, ухажер с машиной!), а на то, что упустил этого типа, не узнал, кто он — родственник, любовник, коллега или должностное лицо, не расспросил его, о Бродер конечно, так как он мало что нового о ней знал, она, правда, здоровалась, но никогда не задерживалась под его окном и, если он заговаривал с ней, отвечала на ходу, коротко, уклончиво, общими словами, со всякими «может быть, посмотрим, обойдется, ничего, подождем», то есть оскорбительно неточно и без улыбки, словно знала про старые дела, которые случились ведь задолго до нее и давно были прощены и забыты. Он все еще не мог спокойно приняться за еду, открыл дверь квартиры, не зажигая света, спустился по ступенькам к подворотне, прокрался к воротам, вгляделся в темноту и только потом нажал на кнопку выключателя. Свет упал прямоугольником во двор, позолотил асфальт, заблестел в лужах, отбросил на стену тени мусорных урн. И все. Он заметил лишь, что лестничная клетка В теперь была освещена.

Зачем, собственно, нужен Пашке в этой истории? Он отец Аниты, ладно, но ведь и сама она здесь лишь второстепенный персонаж, и без нее тоже можно бы обойтись. Важным в этой главе является только разговор между Карлом и фрейлейн Бродер, и для него требуется много места. Достаточно было бы нескольких фраз, чтобы ввести его сюда. Примерно таких. Было ровно семь часов, когда Карл наконец нашел этот дом. То был старый доходный дом с двумя дворами и в общей сложности восемью подъездами. «Здесь живет больше народу, чем в нашей деревне», — подумал Карл, когда после недоразумений с жильцами перепутанного им подъезда во второй раз подымался по крутой лестнице на пятый этаж. При этом сердце его стучало от волнения и он все еще не знал, что скажет, когда фрейлейн Бродер откроет ему дверь. Перед дверью с латунной табличкой «В. Бродер» (почему В.?) он несколько минут постоял неподвижно, прежде чем покрутить ручку звонка. Если бы он услышал изнутри голоса, он бы ушел. Но тут она открыла, и разговор, который мы имели в виду, начался.

Кто открыл?

Фрейлейн Бродер.