Буриданов осел

Да, перед фрейлейн Бродер он не играл больше никаких ролей, здесь же он снова считал это необходимым, ибо его «я» находилось совершенно в другом месте, и для полицейского участка ему требовалось нечто вроде заместителя, который бы руководствовался его указаниями, только получались они почему-то какими-то непоследовательными. Резкий протест сменился пониманием положения полицейского, обязанного сначала выслушать до конца одну сторону; возмущение, выразившееся в заявлении о незаконном лишении свободы, уступило место напряжению воли, которое необходимо было, чтобы выдержать всю ложь, выплескиваемую Анитой на него и на его боготворимую; выражение отчаяния на лице, с покачиванием головой, при робкой попытке прервать поток женских слов («Послушайте, пожалуйста, товарищ младший лейтенант…») перешло в улыбку покорности, после чего он подпер усталую голову рукой и окончательно принял позу выжидающего. Исповедуемая газетами мысль, что позиция стороннего наблюдателя несостоятельна, здесь блестяще подтвердилась: Эрп не произвел на полицейского никакого впечатления, так как сердцем он был не здесь. Но в этом его не следует упрекать, ибо нельзя одновременно быть сердцем и тут и там, да и, в конце концов, это связано с особенностями различных характеров: иной больше склонен как раз к созерцательности, в том числе и по отношению к собственному «я» и никто не может перепрыгнуть через собственную тень, даже те, кто думает, что им это удалось, продав свою тень некоему серому господину [18]

.

Анита хорошо подготовила свою месть. Одежда ее была скромной, но подчеркивающей формы, речь проста и искренна, обвинение веско и продуманно. Она многому научилась у Пашке: этому тону чистосердечия, смешанному с едва-едва ощутимой почтительностью к должностному лицу, стремлению к объективности, через неравные промежутки времени захлестываемой потоками нравственного негодования, подчеркиванию своей некомпетентности, кроме того, у нее было то, чего не хватало ее так называемому отцу: соблазнительная фигурка и целомудрие, особенно трогательные потому, что противоречили одно другому, создавали некое несоответствие, о невозможности ликвидировать которое тут же, на месте, мог сожалеть любой мужчина (а значит, и народный полицейский). Итак, сия перезрелая невинность, возвращаясь с веселого вечера в молодежном клубе, увидела, как этот человек, член партии (взгляд на отворот пиджака со значком), женатый (взгляд на правую руку), шатаясь («сильно накачавшись»), направился от дома к машине, сел за руль, включил мотор и поехал бы, если бы она и трое ее друзей детства решительно не схватили его («сцапали за шиворот») и не привели сюда. Может быть, они не имели на это права. Но сидеть в пьяном виде за рулем («хорошенький дух от него, чуете?») — это ли не преступление? И разве не обязан каждый гражданин, в том числе и молодой, предотвращать преступления? «Но дело-то не только в этом!» Тут еще кое-что, о чем девушке говорить неловко, хотя бы потому, что она не знает подходящих слов, приличных, официальных, а только такие, что слышит дома и на улице, но сказать нужно, уж полиция поймет. Человек этот возвращался от девицы, от барышни, женщины или… как тут лучше сказать, ну, она живет одна, подъезд Б, у Вольфов, и принимает не только этого мужчину, в то время как бедные жены, наверно, дома льют слезы, но до этого полиции нет дела, нарушение супружеской верности ведь не карается законом. А может, все-таки карается? Понять этого Анита не может, ведь браки заключает государство, оно и расторгает их, если нужно, однако должно же оно и охранять браки, но это ее и жителей дома не касается, а речь идет об этой чистюле-фрейлейн и о репутации дома и улицы, все еще страдающей от наследия прошлого, тут уж каждый должен быть бдительным, даже если и не знаешь что-то определенное, сигнал никогда не помешает, а если он окажется ложным, тем лучше. («В таком случае считайте, что я ничего не говорила».) Вот так все и было, и пусть-ка этот человек попробует что-нибудь отрицать; машина все еще стоит там, занесенная снегом, конечно, даже стекла он не попытался протереть сначала. Анита скромно отступила на шаг, стала между своими безмолвными спутниками, и ротик ее, даже закрытый, был прелестен, так что порицание за чрезмерное усердие прозвучало очень мягко, а жалкие попытки Карла что-то опровергнуть не возымели никакого действия. То, что о наказании речи не могло быть, поскольку человек, в конце концов, не поехал на машине, Анита понимала, ей было достаточно, что дело запротоколировано. Бродер фамилия той дамы, ее — Пашке, вот удостоверение! «А теперь — марш в постель! Спокойной ночи!» Анита сделала даже нечто вроде легкого книксена, и тут на ее долю достался еще один неожиданный триумф. У Карла не было при себе удостоверения. Оно осталось в портфеле, забытом им в библиотеке, где Анита задержала Эрпа в 19 часов.