Буриданов осел

Ей удавалось сохранять спокойствие потому, что она была подготовлена к случившемуся не только Хаслером и отшлифованным полупризнанием Эрпа, выслушанным несколькими неделями раньше, но и страхом, который сопутствует всякой любви и который нужно постоянно заглушать ежедневными, ежечасными повторениями любовных клятв, самовнушениями (это невозможно, у нас не так, мы не такие, как другие) и который все же никогда не смолкает полностью, даже если затихает со временем, будто бы дремлет в каком-нибудь отдаленном уголке души, забывается наяву, но вдруг пугает во сне, в одинокие ночи, когда другой в отъезде, или в вихре карнавала, где чужой, вовсе не симпатичный рот, отнюдь не более прекрасная грудь внезапно вызывают волнение, будят воспоминание о том времени, когда тело другого было еще не так знакомо, как свое, и возбуждало томление, когда по утрам, при прощании, при встрече, перед сном поцелуй еще не был столь же привычным, как вытирание ног о половик, чистка зубов и сигарета после завтрака, он таится, но не исчезает, этот страх, его вытесняют повседневные заботы, его закутывают, обволакивают доверием и привычкой, и все же он всегда тут, незваный, вырастающий иногда в безрассудную тоску по спокойной, лишенной желаний старости и все время бледными штрихами набрасывающий вариации болезненных видений, одно из которых когда-нибудь впоследствии, в ноябрьскую ночь, в четыре утра, станет реальностью, обретет плоть и краски. Так человек оказывается подготовленным, ему кажется, что однажды он уже пережил это, он сравнивает, пытается что-то вспомнить, знает, что могло бы быть и хуже, не кричит, не плачет, сохраняет спокойствие, даже проявляет интерес к тому, как это произошло, несмотря на боль, которая достигнет предела тогда, когда перестанешь удивляться, что знал все заранее.