Буржуйка

Удар коленом в промежность был так силён, что незадачливый кавалер согнулся пополам и рухнул, матерно рыча и кусая снег. Вика добавила ему ногой в лицо — и на глазах у изумлённого абрека исчезла в дымном чёрном провале подземного хода.

— Ну, дед, ты и дал! Что это было вообще? — Агнесса, всадив навскидку пулю в лоб стоящему на коленях безоружному бородачу, подошла к боевому вездеходу и уважительно похлопала по броне.

— Много будешь знать — скоро состаришься! — Буржуй явно не был настроен на собеседование. — Внучки моей пока не вижу.

— Вперёд! — Агнесса, поняв оплошность — соглашение надо выполнять — устремилась в горящий дом. За ней последовала группа захвата, вооружённая «калашами». Коковихин с гранатомётом на плече тяжёлыми шагами двигался в арьергарде. У него оставался последний выстрел — контрольный. За Гюзель Карловну — Виктории Солнцевой от благодарных поклонников пламенный привет.

— Антон! — дым в узком проходе застилал глаза, и становилось уже нечем дышать. Вика споткнулась, ободрала коленку и дальше поползла на карачках — проход сужался.

— Я здесь! — отозвалось эхом в подземных лабиринтах.

— Антоша, ты живой?

— Я связан и за решёткой. Вика, уходи! — прохрипело издали.

— Я иду к тебе! Не молчи, скажи что-нибудь! — ей казалось, что она кричит, но это был шёпот, усиленный резонансом стен.

— Вика! Уходи, задохнёшься.

— Уйдём вместе, — она последним усилием вывалилась из узкого лаза в какую-то небольшую, но уже более просторную клеть. Скорчилась было от душившего кашля — и тут же почувствовала рывок кверху за волосы.

— А вот и наша Викуся! — она на секунду зажмурилась от тошнотного дыхания дикого помещика.

— Иди в жопу, барин. Не до тебя! — Вика попыталась пинаться и выкручиваться из захвата — да куда там. Соловей профессионально подмял её под себя и принялся шарить рукой — чем бы заткнуть рот строптивой. Нашёл на груди жертвы только какую-то берестяную фитюльку, ткнул ей, за неимением лучшего, в губы:

— Соси соску, тварь! Счас свой кларнет достану…

Вика, ни на что уже не надеясь, вспомнила девочку Анюту — и от отчаяния принялась дуть в маленькую берестяную дудочку. Звук оказался негромкий и на редкость мелодичный. За спиной у Соловья вдруг утробно рявкнуло, почти на инфразвуке — и тут же Вике в лицо брызнуло чем-то липким, солёным и горячим, а насильник обмяк и отвалился. Голова стукнулась о каменный пол — отдельно от тела. Она отёрла с лица сгустки крови и, надув щёки, начала что было сил дудеть в волшебный свисток. И произошло чудо — гигантский медведь встал на дыбы и, вывалив от усердия толстый язык, вдруг принялся неуклюже танцевать перед ней, переминаясь с лапы на лапу.

— Цирк! — только и могла промолвить, появившись в проходе подземелья, Агнесса.

ГЛАВА 32

Одно мне хочется запечатлеть в мозгу вашем, и если вы извлечёте, вынесете и почерпнёте из нашего повествования только эту истину — основу всех истин, — вам и то надлежит считать себя счастливыми.

Бальзак

Платона пробудил яркий луч солнца, упавший ему на лицо сквозь пурпуровые занавески — и тут же вернулось ставшее привычным дивное ощущение нереальности всего с ним происходившего. Как будто, сидя за письменным столом, он незаметно для себя перешёл грань, отделяющую жизнь от вымысла — и, заблудившись в расходящихся тропках своей фантазии, потерял дорогу назад. Такое сплошь и рядом случалось с героями его причудливых рассказов — между тем, как сам автор их за кадром вёл скучно-размеренную жизнь рантье, столичного писателя-затворника, давно равнодушного к своей, подозрительно растущей и становящейся уже почти злокачественной, популярности… До тех пор, пока вихрь событий вдруг не подхватил его из излюбленного маленького кафе на Тверской — и вот теперь вышвырнул с парашютом где-то на краю обитаемой вселенной, даря чисто конкретным ответом на извечный вопрос рефлексирующей московской интеллигенции: «Есть ли жизнь за МКАДом?» Жизнь, как выяснилось, была. Но какая!

После неудачного приземления болела вывихнутая лодыжка. Хотелось кофе. Левин оглядел комнату — соседняя койка, на которой ночевал руководитель экспедиции Макс Стечкин, была уже аккуратно заправлена. Стены пустого помещения оказались, наподобие граффити, расписаны таинственными символами, в коих сквозь робкие древнешумерские ассоциации проглядывало нечто вполне зримо неприличное. Так, над кроватью Макса, напротив входа, красовалась грубо намалёванная в человеческий рост фигура, объединившая в себе гипертрофированные мужские и женские половые признаки. Туловище гермафродита, вместо лица, венчала щекастая морда хомяка, выражением напоминающая отчасти товарища Ким-Чен-Ира — вероятно, некоей застывшей изнутри хитроватой важностью. Звериное рыльце, в свою очередь, увенчивала папская тиара.