Бусы из плодов шиповника

– Деда, мы скоро опять к тебе приедем. – Он еще плохо ориентировался в реальном времени). – Ты мой корабль сохрани. Ладно?

– Ладно, – ответил я ему, чувствуя во рту какую-то вдруг образовавшуюся горечь…

И вот сейчас все эти мелочи показались мне такими значимыми. И такой печалью для меня повеяло от них. Как от признаков давно минувших счастливых времен. Будто мы все расстались не на какое-то время, а навсегда. И этот праздник, этот карнавал безвозвратно исчез во времени…

А в цинковом ведре, на треть наполненном прозрачной водой, я обнаружил уже «клад» Сашуни.

На дне ведра, под небольшой толщей идеально прозрачной воды, в лучах солнца будто бы светились три белых гладких, окатанных волнами Байкала камушка.

Ведро это стояло на лавочке рядом с умывальником, с обратной стороны невысокой дощатой стенки веранды, к которой с уличной стороны умывальник и крепился. И из ведра этого в него ковшиком, висевшим рядом на гвозде, подливали воду. Сашуня же использовал ведро для изучения бульков и звонов (когда камешки ударялись о дно ведра), производимых белыми окатышами, которые он с завидной периодичностью и настойчивостью настоящего исследователя бросал в ведро с разной высоты.

Сами же эти камешки Сашуня подобрал на берегу Байкала и «принес» домой, сидя, впрочем, на спине у Димы, устраивая потом с их помощью свои замечательные и невероятно интересные опыты.

Стоя на табурете и перегнувшись через дощатый барьерчик, он бросал камешки в воду. Потом быстро слезал с табурета, топотал по открытой веранде босыми ногами, сбегал по крылечку на траву. Обогнув открытую веранду, подбегал к лавочке, на которой стояло ведро, вынимал оттуда камешки и, возвратившись на свое место, снова проделывал сей опыт. И так неисчислимое количество раз.

Причем эмоции свои он выражал разными звуками и гуканьем. И звуки эти были то веселые, то удивленные, а то и сердитые. С покачиванием в таком случае из стороны в сторону головы. Причем недовольство свое он выражал обычно одной растянутой буквой: «У-у-у!..» весьма высокого тона…

А с каким неподдельным удивлением и восторгом он любовался внезапной летней грозой. Когда струи дождя были будто просвечены золотистыми лучами солнца…

Этот маленький человечек, в синих резиновых сапожках и разноцветной курточке с капюшоном, наброшенным на голову, неподвижно стоял у прясла ограды (за которым начинался уже другой, еще не освоенный никем участок земли, с большой поляной) и зачарованно, не вздрагивая от грохота грома и резких, быстрых проблесков молнии, с восторгом глядел на позолоченные от прямых солнечных лучей крупные капли дождя, висящие на острых кончиках изумрудной травы, отяжелевшей и слегка согнувшейся от чрезмерной влаги.

Он стоял у прясла один, хотя все, конечно же, следили за ним. И я – через окно закрытой веранды. И сын, находящийся невдалеке от Сашуни. Они с Костиком укрывались от дождя под раскидистой березой (тоже в куртках с капюшонами и резиновых сапогах). И им было слышно, как Сашуня выражает свои эмоции, восклицая с разной тональностью звуки, похожие на: «Гы!»; «Гу!»; «Го!», восхищаясь изумительной красотой обновленного мира.

И еще вспомнилось, как, в отличие от Костика, который обычно кричал: «А-аа! Меня муравей укусил!», Сашуня молча снимал со своих голых ножек муравья, подолгу рассматривал его и опускал потом на землю.

Или, как он удирал от всех нас с хитроватым видом к калитке. В сандаликах и трусах, только поев утром каши, сваренной мамой. Удирал, потому что ему немедленно хотелось расширить границы уже освоенного им на нашем участке мира.

«Да, какие они разные. Но какие любимые – эти малыши. И как хорошо, что так трогательно, так искренне, с такой любовью заботятся о них Света и Дима – их родители».

Или вот еще эпизод услужливо подсказала мне память, когда я взглянул на большой плоский камень, лежащий у нашего крыльца. В небольшом углублении этого камня почти всегда стояла прозрачная дождевая вода, долго сохранявшаяся там даже в самые жаркие дни.

Так вот, с Сашуни только что сняли описанные им трусишки. И он, совершенно голенький и радостный от полной свободы – даже от ненужных ему одежд, вдруг, спустившись с крыльца, встал на четвереньки и, как козленочек, решил попить из выемки камня. И так это все у него выходило серьезно и непосредственно и естественно, и так потешно смотрелось со стороны, что не рассмеяться было просто невозможно. И день был чудесный! По-настоящему летний. Жаркий, светлый, праздничный!

И вспомнив эту идиллическую картину, мне отчего-то припомнилась вдруг заброшенная и совсем почти обветшавшая уже старинная усадьба, находящаяся не так далеко от нашего дома. В ней долгие годы летом живал мой знакомый писатель Владимир Жемчужников. И частенько, проходя мимо его дома по дороге в магазин или обратно, я заглядывал к нему – поговорить. Он был старше меня лет на пятнадцать, а потому и мудрее. И говорить с ним было интересно.

Помнится, как однажды, после целого дня праведных трудов, я пришел к нему вечерком поболтать.