Былины Печоры и Зимнего берега

Илья-то Муромец сиднем сидел тридцать три года. Пришли к нему калики перехожие, а отца-та и матери дома не было, на пожне корни ворочали. Они и говорят ему: «Полно, Илья, нежиться, подай нам чару меду сладкого». — «Что вы смеетесь надо мной? Я ведь тридцать три года сиднем сижу, ни руками, ни ногами не владаю». — «Сойди, подай меду сладкого!» И на третий раз говорят ему: «Полно, полно, Илья, нежиться, неси меду сладкого!»

Илья, как птичка, соскочил. Соскочил с печи, побежал в погреб, принес меду. Они дали сперва ему пить и спрашивают: «Много ли силы чуешь?» — «Много», — говорит. — «Неси еще цару зелена́ вина!» Подали ему, выпил Илья чашу, всё до дна. «Много ли чуешь силы?» — «Был бы столб, а «на ём кольцо, за что ухватиться, дак я бы перевернул мать сыру землю». — «Много, — говорят, — силы-то наделили». Опять подали ему меду, выпил он, калики и спрашивают: «Много ли убыло силы?» — «А силушка стала половинушка, половинушка стало силушки». — «Тебе, Илья, и того хватит. На битве тебе смерть не писана, не убьют в бою-то». — «А на чем я поеду, у меня коня нет, а дома я сидеть не буду». Калики сказали: «Купи жеребенка вшивого, паршивого, тот тебя заможет, другой не заможет».

Пошел Илья, купил вшивого, паршивого, худущего жеребенка. Куды поезжат с таким? Пустил его в поле пастись. Три дня покормил, дак не узнал. «Ты ли?» — спрашиват. — «Я, — говорит, — отъелся. А ты-то, такой ли был?» Три дня ведь прошли, он-от сбегал на поле, все коренья очистил. Трое суток прошли, он поехал дорогою прямоезжею. Залегла дорога прямоезжая ровно тридцать лет от того Соловья-разбойника Будимировича. Сидит он, собака, на девяти дубах. А Илья-то клятву клал, до Киева-града не вынимать чтобы стрелы и лук. А к дубу подъехал, зашипел Соловей по-змеиному, засвистел по-соловьиному. Конь-то у его на коленки пал.

«Что ты, собака, травяной мешок, не слыхал ты шипу змеиного, а посвисту соловьиного?» Илья стрелил, дак Соловья прямо в правой глаз угодил. А Соловей сошел, прямо пал кубарем. Кубарем пал, дак он его приторокал ко стремени кривого-то, да и поехал. Дочери выскочили (мимо дома Соловья-то разбойника ехали) да и говорят: «Папа едет, русского богатыря везет». А мать посмотрела и говорит: «Несите подарки да золото, то отца какой ле незнакомой человек везет». — «Да нет, то папа русского богатыря везет». Подъехал Илья. «Не надо мне подарков», — говорит. После подъехал к Чернигову, а у Чернигова сила-армия татарская. Он опять татар выбил. Они вынесли ему подарки. «Не надо, — говорит, — отдайте сиротам».

Тоже приехал в Киев-град, вошел в палату, стал на середину, поклонился всем, а князю с княгиней в особинку. Это Чурила-то Пленкович говорит: «В очах детина завирается, кого-сь ограбил, дак пришел чужого одел». А Илья говорит: «Посмотрите, князь, мою удачу богатырскую, залегла дорога ровно тридцать лет, а я тебе во двор Соловья привез». Князь вышел, увидел Соловья и говорит: «Посвисти». А Соловей говорит: «Не твое пил-ел, не тебя и слушаю». Илья и велел Соловью засвистать вполголоса, а он засвистал во весь свист. Все и попадали, князя-то и княгиню он под полу взял, дак не упали. Он убил Соловья: не мотай добрых людей, не сироти детей.

Стал Илья служить верой-правдой князю Владимиру. Калин-царь подходил войной, дак его не случилось. Как кречет, летит Илья, едет. Приехал от Калина татарин. Говорит, требует, чтобы всё отдали, дак ведь силы — сметы нет. Калека перехожая Иванище какой ле богатырь был. Встретился с Ильей, рассказал ему. «Ты, Иванище, силой боле меня, а удалью хуже меня». Не дават ему Иванище сапоги, в них бриллианты были, дорогу показывали. Илья взял платье каличье, а Иванища привязал к коню. А сам прибежал в Киев-град. Там никого не пускали милостыню просить. А он пришел и заревел под окном: «Подайте милостыну, Христа ради». А Идолище сидит у князя Владимира и говорит: «Я вам запретил, чтоб сироты не ходили». А Илья в комнату зашел. Идолище спрашиват: «Какой у вас Илья, много ли ест да пьет, много ли кушает?» — «Как и я, калека». — «А я вот по семи ведер пью, по быку кушаю». — «У моего батюшка была корова обжорлива, обожралась корова и лопнула». Идолищу это обидно показалось, кинжал в Илью всадить хотел. А Илья увертлив был, нож перехватил и в его всадил.

Князь послал его просить сроку на три дня, чтоб панихиду отслужить. Илья пошел. Он просил сроку на неделю и на три дня, а они не дают. Илья говорит: «Не даете, дак всех переколочу, лысой бес».

Его связали, стал ему Калин-царь в очи плевать, дак не поглянулось (нам бы и то не поглянулосъ, а то так). Схватил он татарина: куда махнет — улица, перемахнет — переулочек. Крепок татарин — не ломится, крепок — не ве́рнется. Всех перебил, не знали, куда бежать, заклинаются: «Чтобы нам боле в Киеве не бывать!»