Быстрее империй (СИ)

После мятежа Большерецк опустел. Все буйные ушли на корабле или их перебили во время восстания. Остальные попрятались по заимкам или сбежали в Верхний острог, Я своего не упустил и всех, кто хоть отдаленно был знаком с земледелием, соблазнил новым проектом и перебросил в коммуну к Матвею Дерюгину. Лишь спустя некоторое время люди малость успокоились повылазили из нор, щелей, избрали нового начальника, на которого свалили все заботы по восстановлению. Но про схроны не забывали и готовились рвануть туда в любой момент, справедливо полагая, что когда начнётся следствие по делу о государственной измене, мало никому не покажется, а накажут скорее тех, до кого смогут добраться.

Зато Охотск бурлил как никогда. Слухи о бунте и угоне флагманского корабля взбудоражили местное общество. А тут ещё пришла новость об эвакуации Анадырского острога. Жители вновь, как в старые добрые времена, ожидали нападения дикарей, перебоев с поставками и запрета промыслов. Все готовились к голоду и войне, скупали всё, что только можно, а Данила вновь потирал руки.

— А ты говорил захиреет дело, — смеялся он. — А тут, смотри, опять торговля в гору пошла!

Радовался он недолго. Как раз в это время из Якутска прибыл большой казённый караван с запасом продовольствия и цены сразу же поползли вниз. Народ малость успокоился при виде отряда казаков и пушек. Во главе отряда прибыл сам Тимофей Шмалёв, назначенный командиром Камчатки ещё два года назад после предыдущего бунта. Между прочими с караваном объявился на побережье и пресловутый Егор Никитин и сражу начал вынюхивать. Настоящая заноза в заднице — неудобств доставлял много, а толком понять, кто он такой и откуда свалился на мою голову, так и не удалось.

— Все амбарные книги пересмотрел за последние годы, — пожаловался Данила. — Циферки выписывал, складывал, а потом свои бумаги достал. Вот, говорит, выписка из таможенной книги в Кяхте. Чаю по поручению купца Емонтаева куплено и вывезено байхового сорок пудов. А вот куплено тобой в Охотске от уполномоченного того же лица уже сто пудов байхового чая. Откуда, мол, разница такая?

— А ты что?

— Я, говорю, быть может, осталось у него, у тебя, то есть, что-то с прошлого года? А он — так бы, да не так. И опять в бумаги, и под нос их мне. В прошлом-то году ещё меньше куплено и больше продано. А в позапрошлом торгов в Кяхте вовсе не было. А сам кашляет, кровью сплевывает, но никакой поблажки себе!

— Вот клещ! — восхитился я.

Совершенно больной человек, стоящий одной ногой в могиле, он вызывал уважение своим упорством. Как будто прижучить купчишку, по большому счёту ничтожного для империи, стало делом всей его жизни.

Если только следствие не служило прикрытием какой-то иной операции. И вот такой вариант меня беспокоил куда больше. И так и эдак, пытался я нащупать след. Даже в Питере осторожно наводил справки. Но без результата.

* * *

Разгадка пришла с неожиданной стороны.

После удачной операции против Холодилова, люди которого частью ушли с Беньовским, а частью рассеялись по полуострову, опасаясь репрессий, парни Трпаезникова осмелели. А осмелев развязали языки.

— Скоро и Ваньке конец! — как-то по пьяни похвастался Севка Тарабыкин. — Каторга ему светит. Каторга — это самое малое.

Мне передали его слова сразу три человека. Шайка Трапезникова давно перестала внушать прежний страх местному населению. Открыто с ним никто не ругался, но и поддерживали всё меньше. Так что дальнейшие расспросы позволили уточнить информацию и установить истину.

Оказалось, что я взялся за ниточку не с того конца. Клубок интриги легко разматывался, но не из Питера, а отсюда, с Камчатки. Фальшивая карта заставила Трапезникова потерять много времени и едва не довела до полного разорения. Но получив от нас по носу, он вовсе не успокоился, лишь затих выжидая удобный момент для ответного удара. В конце концов, он нашёл выход, а заодно и способ поквитаться. Фальшивую карту подбросил Холодилову, что и вызвало бунт зверобоев, а настоящую, ту, что я некогда выдавал мореходам, Никифор ещё тогда отправил в Петербург, сопроводив собственным отчётом.

О чём-то таком мне докладывали и раньше, но я отмахивался, считая, что купец лишь хотел присвоить себе открытия. А поскольку открытия мне всё же не принадлежали (я использовал карты двадцатого века), то и претензии предъявлять было нелепо.

Однако, как теперь выяснилось, воровством авторских прав дело не ограничилось. Вместе с картой и липовым отчётом, в Петербург ушла кляуза. Её готовили втайне, желая нанести внезапный удар. Но Севка проболтался, а один из тех, кто помог Трапезникову составлять жалобу, решил сменить лагерь и за скромную сумму воспроизвёл перечень обвинений.