Быть человеком. Концепция человека у Карла Маркса

С другой стороны, со стороны субъективной: только музыка пробуждает музыкальное чувство человека; для немузыкального уха самая прекрасная музыка не имеет никакого смысла, она для него не является предметом, потому что мой предмет может быть только утверждением одной из моих сущностных сил, следовательно, он может существовать для меня только так, как существует для себя моя сущностная сила в качестве субъективной способности, потому что смысл какого-нибудь предмета для меня имеет смысл лишь для соответствующего ему чувства и простирается ровно настолько, насколько простирается мое чувство. Вот почему чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необщественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, короче говоря, такие чувства, которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие

сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), – одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, – возникают лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очеловеченной природе. Образование пяти внешних чувств – это работа всей предшествующей всемирной истории. Чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ее животным. Удрученный заботами, нуждающийся человек нечувствителен

даже по отношению к самому прекрасному зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства. Таким образом, необходимо опредмечивание человеческой сущности – как в теоретическом, так и в практическом отношении, – чтобы, с одной стороны, очеловечить чувства человека, а с другой стороны, создать человеческое чувство, соответствующее всему богатству человеческой и природной сущности»[107].

Критика Марксом политических экономистов заключается в том, что они забывают, «что производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения… забывают, что расточительность и бережливость, роскошь и лишения, богатство и бедность равны друг другу»[108].

Марксова концепция богатства и нищеты противоположна тому, как они трактуются в политической экономии и в популярном употреблении: «На место экономического богатства и экономической нищеты

становятся богатый человек и богатая человеческая потребность. Богатый человек – это человек, нуждающийся во всей полноте человеческих проявлений жизни, и в то же время – человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, как нужда. Не только богатство человека, но и бедность его получают при социализме в равной мере человеческое и потому общественное значение. Бедность как пассивная связь заставляет человека ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким является другой человек

[курсив мой]. Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной деятельности – это страсть, которая, таким образом, становится деятельностью моего существа»[109].

Маркс не пропагандировал аскетический идеал, который предполагал бы, что, избавившись от нищеты, не следует ничем наслаждаться; не видел он идеала и в максимальной собственности и потреблении для всех, который Хрущев когда-то одобрительно назвал «гуляш-коммунизмом». В противоположность этому Маркс утверждал, что нищета и роскошь – эквиваленты. Свое отвержение идеи постоянного роста дохода и потребления для рабочих он очень ясно выразил в следующих словах: «Насильственное повышение заработной платы (не говоря уже о других трудностях, особенно о том, что такая аномалия могла бы поддерживаться только силой) было бы не более чем лучшей оплатой раба и не завоевало бы ни рабочему, ни труду их человеческого назначения и достоинства. Даже равенство заработной платы, как его требует Прудон, имело бы лишь тот результат, что оно превратило бы отношение нынешнего рабочего к его труду в отношение всех людей к труду»[110].