Бывшая Ленина

Может, и правильно, согласилась мама, скривившись, но вот здесь — она постучала кулаком — жжет и болит. Вылечиться, говорят, шансов уже и не было, только мучилась бы. Но сказать друг другу столько не успели.

— И так же знаем, — пробормотала Саша.

— Когда знаем, когда нет, а сказать лишним не бывает, — ответила мама решительным тоном, не совпадавшим с ее заплаканным лицом. — Особенно когда долго рядом друг с другом… Ой, забыла. Сейчас.

Она вышла из кухни и почти сразу вернулась с красной коробочкой, которую сунула Саше.

— Вот, от бабушки.

Саша открыла коробочку и заревела.

— Мне лет пять было — я их нашла и надеть хотела, а уши еще не проколоты, ходила полдня, вот так у мочек держала. Баба сказала: проколешь — подарю. Помнишь, я тебя потом месяц доставала — пошли прокалывать?

— Ну, теперь, может, проколешь. Или как хочешь, сама смотри — можно в кулончик переделать.

— В два, один запасной. Видишь — не забыла, а ты говоришь, слова. Такое вот, это же всех слов важнее.

— Слова, Саша, тоже важны, тем более — я не договорила, — когда столько лет рядом. Это когда молодой, признаешься в любви и прочем легко и просто, а когда пожил и рядом с кем-то много лет, кажется, что глупо ему рассказывать: я же потому с тобой живу или общаюсь, что люблю-люблю и все такое, чего болтать. И слова истертые, и звучат не по правде. Но если по правде — говорить надо. Мы ж люди, Саш, мы от животных этим отличаемся.

— А-а. Я-то все понять не могла, чем, а вот оно, оказывается, — отметила Саша, отсмаркиваясь.

Мама не смутилась и не возмутилась, конечно.

— Стало быть, не зря приехала — важную вещь поняла. А вот и папа.

Саша, подумав, выскочила в прихожую первой — мама не только пропустила ее, но и задержалась на кухне: еле слышно зашумел кран, и вода плескала.

Папа уже вошел и снимал ботинки. На Сашу он не обратил внимания. Даже головы не поднял. Саше это не понравилось. Неправильно это, не обращать внимания на того, кто тебя встречает, особенно, если заходишь с вонючего холода в тепло, пропахшее щами и гренками так, что хоть ложкой цепляй и ешь.

Саша выразительно кашлянула. Папа не спеша поднял голову и застыл. Глаза у него дернулись и за миг поменялись так, что страшно — чуть ли не в форме и цвете.

Саша хотела что-нибудь сказать, но папа шагнул к ней, сгреб в объятия, чуть сгорбившись, прижался виском к виску и замер, не дыша. Саша покосилась на маму — та стояла поодаль, кивая и вытирая слезы, — и обняла папу в ответ. Плечи и спина у папы под пальто были как из гипса. Пахло от него немножко одеколоном и очень заметно — усталым несвежим мужиком, шедшим сквозь свалку. Здесь, наверное, ото всех примерно так пахло.

— Пап, я вот приехала, — пробормотала Саша, сообразив, что он может простоять так всю ночь — или до обморока, потому что по-прежнему не дышит.

— Санька, балда, — сказал папа тихо.

— Пап, ты голодный, наверное. Пошли, там мама столько всего приготовила.

Папа кивнул, отстранился, снял пальто, аккуратно повесил его в шкаф и ушел мыть руки.

Саша посмотрела на маму. Мама чуть развела руками и негромко сказала:

— Ну вот так пока. Пошли на кухню, там котлеты еще.

За ужином папа был почти обычный — жадно ел, слушал молча, но внимательно, иногда кивая, пару раз задал уточняющие вопросы, но на маму не смотрел — даже когда она помогла Саше выпутаться из слишком затейливой формулировки. Мама замолчала и отвернулась к окну. Саше стало неловко. Она бодро сказала:

— Я чего приехала-то. Поздравить на самом деле.

Она выскочила в прихожую, извлекла из рюкзака коробку, осторожно выволокла из нее бумажный кокон, оттуда — вазу и торжественно вернулась на кухню.

— Вот. Двадцать лет, фарфоровая свадьба. Я понимаю то, что вы не празднуете, но как человек, который, это самое, имеет большие основания радоваться и так далее — дарю. С благодарностью.

Саша поставила вазу на стол и принялась объяснять про значение рыбок, про аллегории долгого счастья и про мастера. Папа потрогал блестящий бок вазы, кивнул и сказал:

— Лучше бы ты на двадцать третье…

— Очень красиво, Саш, чудо просто, — поспешно заверила мама. — А я про мастера этого слышала, читала то есть. У него выставка в Сарасовске как раз была, там и купила, да?

Саша пожала плечами, глядя на папу. Папа поднял и поспешно опустил глаза, вздохнул и занялся аккуратным сбором оранжевого бульона с донышка в ложку.

— Ну ладно, я помчалась, в общем, — бодро сообщила Саша.

Родители выпрямились, болезненно стукнулись взглядами и уставились на Сашу.

Она торопливо продолжила:

— Ксюшка ждет, мы договорились, у нее с утра там это самое, день факультета, и заодно Масленица, с таким опозданием вот, все сразу, девчонок припахали блины печь, Ксюшка, дурочка, сама сказала, что напечет, а на самом деле нет, потому что не умеет, поэтому меня попросила, ныла, ныла, ну пришлось, короче, так что я сейчас рвану, ей с утра уже надо, я велела все купить, сейчас примчусь, тесто заведем, потом вместе и пойдем на этот день факультета, там программа прямо грандиозная.

— Так у нас же тоже… — начала мама.

— Так не торжества же, а я уже поздравила, да?