Бывшая Ленина

— От запаха, например, — вставила в паузу Оксана, в основном чтобы перебить ощущение дурного сна. Митрофанов работал под ее началом почти два года, был типовым серым клерком, ни фантазии, ни человеческих реакций, ни, подозревала Оксана, умения поддерживать беседы на отвлеченные или просто не одноклеточные темы — и вот вам здрасьте. Неделю назад в магазине Митрофанов оказался носителем заметного темперамента и даже страстей, позавчера — умным профи с неожиданным бэкграундом и внезапными скиллами, теперь вот — речистым смутьяном. Дальше-то что? Трусы поверх трико и умение перемножать восьмизначные числа на санскрите?

— Запах — это отдельная примета времени, конечно, — продолжил Митрофанов, к счастью, не на санскрите, но и не на том языке, носителем которого его считала Оксана. — В моем детстве этого не было, но остальное было. И протесты были, да и теперь — не было бы у нас ТБО, другая бы тема возникла, правильно? Выборы, выбросы, гастарбайтеры, мухлеж в вузах или школах, что угодно. Раз госкапитализм и автократия толстеют, остальные должны худеть, а где тонко, там и рвется, ассортимент на выбор. И все понимают, что протестовать бесполезно, что это навсегда. И в моем детстве понимали.

Митрофанов ухмыльнулся и глотнул из бутылки.

— И… что? — уточнила Оксана.

— И все. Если народ безмолвствует и нет ни обратной связи, ни механизмов решения противоречий, нормальных и работающих, ни смазки для них, кроме коррупции, то рано или поздно власть зарвется, а народ взорвется. И вот тогда по-настоящему вони не оберешься.

— А сейчас прям… Но если честно, Даниил Юрьевич, вы меня поражаете. Революционер просто.

— Старый просто.

— Ой-й.

— Оксаночка, вам, простите, сколько? Тридцать три? Вот как совпало. Не слышали про роковые цифры — двадцать семь, тридцать три, тридцать семь, сорок два? Мне сорок три. Вот. Это по нынешним временам типа пустяк, полсрока до пенсии, а если по-нормальному — ужас же. Высоцкий уже умер, Пушкин тем более, Лермонтов сгнил, даже старик Чехов готовился помирать.

— Даниил Юрьевич, вам не идет кокетничать.

— Никому не идет. Как там положено: вырастить сына, посадить дерево, построить дом? С сыном у меня как бы не получилось, ну да дочь такая, что ни на какого сына не променяю. Дома два, считай, построил — один остался, ну и бывшая Ленина.

Оксана не поняла, но решила не переспрашивать — какая разница-то. Митрофанов продолжал, все так же глядя в отсвет цветомузыки на дальней стене:

— Деревьев тоже пересажал, спасибо маме, хоть, это самое, волков разводи. Получается, все, что положено, сделал. И жизнь прошла.

Он коротким глотком опорожнил бутылку и точно перескочил несколько страниц:

— Мама умерла, дочь взрослая, я ей на фиг не нужен, жена — ну, жене, думаю, я до смерти надоел, и она… В смысле, и сам я на работе ничего нужного, чтобы всерьез прям, не сделаю, так? Время не то, глава не в духе и так дальше. Осталось тихо тлеть да внуков ждать. Я и внуки, прикол.

— Так не ждите, — предложила Оксана, наливаясь почему-то гневом. Разговор этот ей и надоел уже, и цепанул слишком сильно — до раны, которую она не собиралась светить перед малознакомым человеком, тем более подчиненным.

Дополнительно раздражал зажатый в руке телефон, который беззвучно трясся и мигал на разные лады. Весь мир долбился в несколько мессенджеров Оксаны. Она положила телефон на колено экраном вниз и договорила:

— Вперед, с песней. Забирайтесь на верхний этаж, не побеждайте, но тесните. Становитесь феодалом и хозяином положения.

— А смысл?

— Чтоб дочь зауважала и могла расти. Чтобы жена сказала: «Вах». Чтобы мир лучше стал. Чтобы, ну, елки-палки, это же вы мужик, а не я, ставьте цель — и айда пошел, как один мой знакомый говорил. Раз жизнь прожита, терять уже нечего — про самураев знаете, да? Украсть — так миллион, ну и про королеву, так же у вас говорится?

Митрофанов фыркнул, Оксана, не сдержавшись, ухмыльнулась тоже и манерно сказала:

— Мужчина, угостите даму сигареткой.

— Да я не курю давно, — ответил Митрофанов, впервые обозначив тут же задавленное движение.

— Да я тоже, — призналась Оксана. — Ну попить принесите, что ли.

Она была уверена, что Митрофанов примется, как положено его психотипу, нудно уточнять, что именно принести, и как-нибудь, да продемонстрирует смесь подобострастия или хотя бы чинопочитания с презрением быдломана к усосавшейся и капризничающей бабе-командирше. И это развеет странное чувство, паутинкой повисшее в темноте между двумя стульями с высокими спинками.

Митрофанов кивнул, встал и ушел. Золотницкая сквозь оглушающий умц-умц бравурно проорала, что будет каждый день прибегать к своим любимым-прелюбимым девчонкам.

Оксана посидела немного, соображая, что чувствует и почему, а потом все-таки посмотрела в телефон. Искал ее только Тимофей, зато в четырех мессенджерах сразу.

Оксана не стала открывать ни одно из сообщений, погасила экран и снова попробовала додуматься, сама не зная, до чего. Не успела — Митрофанов вернулся.