Чада, домочадцы и исчадия

И я отложила магический талмуд и принялась вдохновенно рисовать кровать моей мечты, с сожалением отвергнув балдахин (всегда хотелось!) но зато щедро украсив изголовье резьбой (вот чует мое сердце — умеет он! вот и пусть).

Илья на схему кровати посмотрел задумчиво, почесал затылок. Я сделала вид, что меня совершенно не интересует, как при этом ткань рубахи обтянула могучую грудь. Плохая, плохая была идея отправлять его дрова рубить!..

— Ну можно, конечно. Только дерево нужно.

— У нас дерева — целый лес, — услужливо подсказала я.

— И снасть моя рабочая…

— А где она?

— Так в дружине осталась, Премудрая.

— Ну и славно, — обрадовалась я. — Вот завтра за снастью своей и съездишь, заодно убедишься, что на меня там никто ратью идти точно не собирается, а то мне знаешь ли недосуг сейчас богатырей в статуи превращать, чувствуй потом себя перед матерями без вины виноватой… — и тут меня посетила очередная гениальная идея: — А на обратном пути к матушке своей заедешь, поклон от меня передашь и гостинец! Чтобы убедилась, что я тут ее кровинушку живьем не ем!

Ай да Лена, ай да молодец, как же славно все придумала!

Если бы еще кто-то мой энтузиазм разделял! Где благодарности и бурные аплодисменты?!

Богатырь смотрел на меня с радостью и сомнением.

— Как же я тебя одну здесь оставлю?

— Кто обидит ведьму в ее доме? Не ты ли своему товарищу рассказывал какая я сильная, да могучая, да прекрасная?

Ну, допустим, прекрасную я добавила от себя, но мог бы между прочим и сказать, ему ничего не стоит, а девушке приятно!

— …и ехать мне не на чем. Там одним днем-то никак не управишься. Пока до заставы дойду, пока лошадь возьму, и до матушки трое суток ехать…

— Булата возьмешь! — непререкаемо отрезала я.

В избе воцарилась тишина. Под двумя удивленными взглядами — богатырским и домовым — я поняла, что снова сказала что-то не то, и на этот раз даже не стала пытаться угадать:

— Ну, что теперь не так?

— Так… — выручил притомившегося с советничьих обязанностей Илюшу Гостемил Искрыч: — …не дастся никому конь богатырский, окромя хозяйки!

— Чего это? — в свою очередь удивилась я. — Если бы он простой лошадью был, я еще поняла бы, а он разумный, с ним наверняка договориться можно. К тому же ему скучно, я на нем много кататься все равно не могу. Так что завтра с утра бери да езжай.

По тому, какими взглядами обменялись мужчины в моем доме, я поняла, что что-то все же не поняла…

А на утро, выйдя на крылечко, я наблюдала прекрасную картину: Булат с Ильей в седле выгарцовывал и выскакивал по двору, как горный кОзел, а Илья, стиснув зубы и натянув поводья, пытался угомонить расшалившегося беса, доставляя тем самым бесу нескончаемое удовольствие.

Но попрыгушки — это все что равняло Булата с козликом, все остальное равняло его с расшалившимся бизоном. Я готова была поклясться, что доски под моими ногами подрагивали, а на кухне меленько бренчали пережившее мое расстройство горшки.

От этого тарарама я собственно и проснулась, и выкатилась на улицу в чем была, решив, что рать явилась, не дожидаясь Илюшиных заверений в моей безобидности.

Увидев, что шеренгой витязей тут и не пахнет, а пахнет всего лишь коником, который решил, что он котик и ему жизненно нужен тыгыдык, я отмерла и вобрав в себя холодный утренний воздух от души рявкнула:

— Булат!!!!!

В небе громыхнуло.

Конь мгновенно замер каменным изваянием, богатырь на нем только неведомым чудом удержался в седле, а не отправился в полет, чтобы пропахать носом дворовую землю. Скосив на меня обрамленный густыми ресницами глаз, Булат шумно выдохнул, опустил голову и принялся как ни в чем ни бывало пощипывать редкую травку.

Я скрестила руки на груди (холодно!), поджала под себя одну босую ногу (очень холодно!) и стараясь компенсировать нелепость позы, крайне грозным тоном и насупленными бровями, объявила:

— Отвезешь Илью сначала в дружину, потом к Искуснице? Ясно?

— Конечно, хозяйка, — безмятежно отозвалась прыгучая скотина, — чего ж тут не ясного?

Я насупилась еще сильнее и добавила:

— И не дурить!

Судя по тому, что конь окончательно принял вид забитой сиротинушки — прямого приказа не ослушается.

Тут и Гостемил Искрыч подскочил с шалью и сапожками, и пока я обувалась-одевалась, Илья спешился и подошел ко мне. Выражение лица у него было сложносочиненное: через довольную рожу и молодецкую удаль нет-нет, да и лезли озабоченность и беспокойство.

— Ты, Премудрая, без меня со двора ни ногой.

Я покивала, кутаясь в шаль.

— И не пускай никого.

— Запирайте, дети, дверь и никому не открывайте, даже если представятся газовщиками, — пробормотала я себе под нос, а потом бодро заверила: — Езжай Илья, хорошей дороги. Ничего тут со мной не случится.

Однако, когда створки ворот со стуком сошлись за лошадиной задницей (которая сегодня символизировала всю лошадь целиком), я все же испытала странное чувство пустоты и незащищенности. И поторопилась вернуться в избу.

Ничего, у меня свои дела имеются.

На этот раз стука в ворота не прозвучало.

Но я все равно вскинулась ни с того ни с сего, оторвалась от книги. Покрутила головой, пытаясь понять, что меня насторожило.