Чада, домочадцы и исчадия

И не поняла.

Ничего. Тишина, изба, даже Гостемила Искрыча не видно.

Я попыталась вернуться к прерванному занятию — и не смогла.

Внутри что-то скреблось и разбухало. И чуялось будто чье-то присутствие. Но не здесь, а…

К черепам я уже потянулась так же буднично, как раньше тянулась за мобильником.

Женщина стояла напротив ворот, не торопясь к ним приближаться и, запрокинув голову, разглядывала мои заборные украшения в упор.

Высокая, стройная, сарафан вышит жемчугом, а волосы… огонь, а не волосы. Такой ярко-красной рыжины мне еще не доводилось встречать. Коса сверкала и переливалась, как драгоценная.

Выражение лица у незнакомки было доброжелательное, и оглядывалась она вокруг с приятным любопытством. Ни к витязям княжеской дружины, ни к сельским жителям, ни — прости господи — к Кащею она явно не относилась. С соседками я тоже успела познакомиться. Так кого же ко мне тут попутным ветром принесло?

…ветром-ветром, лошади при ней не было, но я готова была поспорить, что и по лесной земле край сарафана точно не волочился.

Подумалось, что так же наверное смотрела на меня Искусница из своей избушки, но повторить ее трюк с гарканьем через черепа, я не рискнула. Как-то вдруг вспомнилось, что я обещалась быть хорошей деточкой, дверь незнакомым газовщикам не открывать, только знакомым и вообще…

— Здравствуй, Премудрая! — вдруг заговорила неведомая гостья, улыбнувшись. — Долгих лет тебе! Дозволишь ли войти, познакомиться?

Вот еще! Может, меня дома нет!

А с другой стороны, что за глупости? Чего мне бояться?

Отсутствия Ильи? Так, если подумать, не приходилось ему еще до сих пор всерьез меня оберегать, богатырей я сама построила, чуды-юды тоже не испугалась… и не то, чтобы я была совсем наивной девушкой, но незнакомка все же не выглядит угрозой…

…да и от ведьмы в любом случае не Илья меня защищать будет, а я — Илью. Пора уже и правда принимать на себя обязанности Премудрой.

И, собравшись с духом, я мысленно распорядилась открыть ворота.

Незнакомка шла, как плыла: прямая спина, легкая улыбка, движения текучие, в руках — букетик.

А она точно из этого мира?

Что-то подобное я видела у себя дома, по телевизору: на церемонии вручения кинопремии “Оскар” голливудские звезды точно также по ковровой дорожке идут!

Эта разве что попозировать папарацци не останавливалась, а так — один-в-один.

Я смотрела с крыльца за представлением с интересом: хороша! Чего скрывать, дивной красоты барышня, по стандартам хоть моего мира, хоть этого. Я грешным делом даже порадовалась, что Илюшу отослала: не уверена, что такую концентрацию сдержанной женской сексуальности здоровая мужская психика способна перенести без последствий, а мне тут травмированных любовью не нужно!

Гостья подошла к крыльцу, поклонилась низко (прям правда поклонилась, в землю).

— Здрава будь, матушка Премудрая!

А по всему выходило, что вот эта краса несравненная годков на десяток постарше меня будет. Но — “матушка”, да. Этикет — такой этикет!

Впрочем, не я его установила — не мне и менять, а я Илью отучила, и хватит с меня демократических революций в сословном обществе.

— Я ведьма, травницей при князе Госмомысле Всеславиче состою. Меня там Василисой кличут. Прими, матушка этих земель, в подарок и в знак дружбы от меня расковник-траву.

Стоило ей протянуть ко мне свой неказистый вроде бы букетик — и я ощутила дремлющую в нем силу. Своенравная и нетерпеливая, она притихла сейчас, надежно усыпленная рукой, вовремя и умело собравшей ее. Но пробудить эту силу труда не составило бы — это даже я, неумеха, чувствовала. Я-то в первый момент еще недоумение испытала: кланяться травой хозяйке лесного урочища? У меня что, по ее мнению, этого добра своего мало? А сейчас отчетливо поняла: что-то этой Василисе от меня нужно. Очень уж дорогой подарок принесла.

Приняв ее неказистый букетик в руки, я поклонилась в ответ, показывая, что оценила проявленное уважение:

— Благодарствую на добром слове. Проходи, Василиса, будь гостьей в моем доме…

…все равно же и слепому понятно, что так просто не уйдешь.

Застольный разговор тек неспешно.

Наученная собственным опытом и Ильей, я его не торопила: кажется, в этом мире поспешность приравнивается к грубости. Да и вообще… Сама явилась — сама пусть и говорит, для чего.

Она же все не переходила к сути, знай себе кусала пирог, прихлебывала душистый сбитень из нарядной кружки, пересказывала столичные сплетни: про близящую летнюю ярмарку, про чудесную жар-птицу, которой князю Гостомыслу поклонились заморские купцы…

Я слушала, пытаясь вычленить хоть что-то, что может оказаться для меня важным, значимым — но ничего не находила.

— А вскорости в стольном граде и вовсе грядет радость великая, — тек медом голос рыжей Василисы. — Старший сын княжеский из детской поры выходит: двенадцатый год ему сравняется. Весь Войков ждет большого праздника, всем известно, что князь-батюшка наследника любит, не нарадуется на него… Да тебе, матушка, верно то не интересно? Тяжко тебе у нас, худо? Чуждо всё и ничего не радует?

Я подняла на нее взгляд.