Чада, домочадцы и исчадия

Илья, к моему некоторому сожалению, раздеваться не стал. Наверное, чтобы повозить мордой младшего, ему и вспотеть не потребовалось!

Братья сошлись в клинче, сплетясь руками и топчась на месте, я едва не подпрыгивала на своем месте, честно и азартно болея за своего стража, радостным “Да!” отметив момент, когда Алешу вынесло из условного “круга”.

Илья свою победу встретил гораздо спокойнее. Разве что мелькнуло в позе, во взгляде сдержанное удовлетворение. Которое, если честно, мне могло и померещиться: оно как мелькнуло — так и пропало.

Впрочем, Алеша поражению тоже не слишком расстроился, даже веселья, плескавшегося во взгляде, не убавилось. Он что-то сказал Илье — блюдечко не передавало звуков, но, судя по выражению лица, веселое. И не сказать, чтобы моего богатыря его слова задели — вид у него остался, как был, равнодушным…

Но, по странному извиву моей логикеи именно это и убедило меня окончательно: всё. Ночевать Алеша у нас не останется.

Спасибо за помощь, Настасья, извини за скудное гостеприимство, но на моем подворье ему места нет. Пусть летит, откуда прибыл.

А мужчины тем временем взялись за оружие, и Илья выглядел довольным — с мечом разминаться он любил, это-то даже я давно поняла.

Звякнуло, столкнувшись, железо — и даже толстые бревенчатые стены избы не помешали этому звуку.

“Диагональ” у моего “монитора” оставляла желать много лучшего, блюдце — оно размером блюдце и есть, что с него взять? — изображение оставляло желать много лучшего, но, кажется, с мечом наш гость был получше, чем в рукопашной, и я, наблюдая за стремительными движениями поединщиков, закусила губу, отчаянно желая Илье победы.

Мелькали тела, одетое и полуголое, вспыхивали голубоватые росчерки острой стали, лязг, доносящийся с улицы… И только когда меч Алеши, сверкнув рыбкой, вылетел из рук, я выдохнула. И поняла, что все это время не дышала.

Богатыри расступились, выравнивая дыхание, оба взъерошенные и откровенно довольные, обменялись фразами. Младший метнулся в сторону бани, куда улетел его меч, Илья переступил на месте, готовясь к новому раунду…

Так, стоп. Хватит, Лена, тебе на сегодня зрелищ — хорошенького понемногу.

Ты, вроде как, наверх пошла, чтобы изучить свиток, который тебе Искусница передала? Вот и изучай!

Р-р-распустилась тут!

Строго отчитав саму себя, я сама же себя и послушалась, развернула рулончик бересты… Вот только вчитывалась в текст я все равно с прочно прилипшей улыбкой, довольная чем-то, как дура.

Булату Алеша тоже не понравился: вороной Алеши исполнять конно-богатырские прыжки не умел, так что доставить нас на место одним скачком буланому не позволили, и дорога заняла аж целых минут сорок (вместо пяти секунд и одного инфаркта для неподготовленных).

На коленях у Ильи было не совсем удобно, зато надежно и приятно. И первое время я все боялась, что Илья или, не дай боже, Алеша, догадаются, что мне приятно, и от этого нервничала, каменела, а еще ерзала, пытаясь устроиться понадежнее — и вряд ли этим добавляла удобства Илье.

Но постепенно угомонилась: Алеша все равно на бессрочную депортацию из моих “суверенных земель” уже начирикал, так какая разница, что он обо мне подумает? Илья… В его глазах, конечно, дурой выглядеть не хочется, но всё равно… тоже, в общем-то, не важно, поймет он, как нравится мне, не поймет: я же закончу здесь с делами, и вернусь домой.

А лес вокруг жил. Шумели деревья, качали ветвями. Пели птицы, звенели комары — лето неспешно входило в силу.

Мелькнул в игре света и теней зеленый бок сбоку дороги — я бы и не увидела, не поняла раньше, чего это богатыри дружно проводили взглядом в лесу, а теперь же знала, что это любопытная полесунка из семьи лешего деда вышла к тропе, поглядеть на свою хозяйку.

И птицы — я не знала, как назывались эти птицы в моем мире, и как зовут их здесь на местный лад, но отчетливо видела, знала, где любая из них и могла указать, где чья трель. А еще — как медведь дерет когтями древесный бок, устарашая силой и ростом соперникам, похваляясь статью и здорвоьем перед медведицами; как подрывает рылом обомшелый бок кабан, выискивая в щедрой лесной земле сытных личинок; как поднимаются со дна топи пузырьки болотного газа, и лопаются, смеша кикимор…

Я была лесом. Я ощущала его весь — и одновременно была и им, и над ним. И лес, он тоже ощущал меня. И звал. Ломился в душу, втекая в нее вкрадчивыми шорохами, лесными родниками, прохладной силой. Слушал меня — и, слыша мои метания и тревоги, спешил утешить, качая на волнах силы: “Всё сладится, Премудрая, всё по-твоему обернётся”.

Словно кто-то большой, живущий иным разумом и иной логикой, меня, дитя человеческое, по голове погладил.

К деревенскому частоколу выехали через полчаса примерно. И снова — заплатки полей, селяне, ухаживающие за огородами. Шустрая ребятня и брехливые псы.

Я завозилась, и Илья понятливо соскочил на землю, следом спустил с седла меня.

— Вот что, Алеша. — Горшок с лекарством, густо замешанным на моей силе, дождался своего часа и был торжественно извлечен из сумки. — Возьми-ка ты лекарство, отнеси в избу Еремы Печника…