Чада, домочадцы и исчадия

И неожиданно для самой себя, я сказала то, что искренне хотела сказать:

— Дать бы тебе в морду, соседушка!

— А осилишь ли? Соседушка!

И одновременно с шипением Властимиры — будто на раскаленный камень холодной водой плеснули — на меня навалилась тяжесть.

Она нарастала, давила на плечи, гнула к земле — и я пыталась давить в ответ, вкладываясь всеми силами, но, на самом деле, вот тут-то я и осознала, сколько глупостей за один раз наделала. Явилась к Прекрасной домой, вместо того, чтобы вызвать красавицу на нейтральную территорию; пришла к ней одна, не озаботившись хоть какой-то группой поддержки; и, самое главное — никого не предупредила о своих планах. Вот сейчас согнет она меня в дугу, грохнет, а труп где-нибудь под шиповником прикопает. И, что обиднее всего, ведь никто ничего об этом и не узнает!

Мои мысли метались заполошной вороньей стаей, я пыталась давить в ответ, прекрасно понимая, что это бесполезно, что от хозяйки урочища в сердце ее земель не отбиться, что…

Что я всё еще жива. И что меня все ещё не согнуло чужой волей в бараний рог — хотя противница моя явно не шутит, вот и жила на виске бьется, лицо краснотой налилось, дышит неровно, рвано…

Я… я что? Побеждаю?

Озарение сверкнуло и сгинуло, оставив после себя кристальную, прозрачнейшую истину, которую я не применула озвучить:

— Это ведь не моя сила тебя гнет. Это твоя неправда.

Взгляд Прекрасной, полный ярости и горечи — как подтверждение моей правоты, как белый флаг, который еще не выброшен, но осталось совсем чуть-чуть, и надо только дожать, только не силой, нет, силой здесь ничего не сделаешь!

— Там ведь были дети. В Черемшах.

Я говорю медленно, и потому что обдумываю, почти на ощупь подбираю каждое слово, и потому что это тяжело — сдерживать натиск ее воли.

— Не велик грех — чужачку из Премудрого урочища выжить. Подружке помочь на это место сесть… — в голове гудело, и уши заложило, будто я в самолете, меняющем высоту. Грудную клетку стиснуло, говорить тяжело, но слова выталкиваются без внутреннего сопротивления: я действительно так думаю.

— Илью вот задело, но и то — тебе не в укор. Мирослава богатыря в ведьмовские дела втянула, ей и отвечать за это. Да Илье-то грудью опасность встречать и надлежит: мужчина, воин. Нет в том, что Настасьин сын между жизнью и смертью лежит, твоей вины. Но… в Черемшах же были дети.

С коротким стоном-выдохом Прекрасная сложилась пополам, спрятав лицо в ладонях, и ощущение бетонной плиты на плечах исчезло. Пропало давление силы, как не было.

Я сглотнула, пытаясь заставить слипшиеся внутри черепа барабанные перепонки занять предусмотренное природой положение. Гул в голове сменился звоном в ней же, и вообще, дело пахло кровотечением из носа: такие скачки давления, ну! Вот куда это годиться!

Премудрую, в отличие от меня, кажется, ничего не беспокоило кроме ее поражения и его моральных аспектов.

Двужильная тетка!

— Я ведать не ведала, что она возьмется мором люд травить, — хрипло прозвучал ее голос сквозь ладони. — Уговор на иное был.

На периферии зрения метнулась серая тень: домовой, спрятавшийся на время схватки двух ведьм, спешил убрать следы поединка. Опрокинутые миски, лопнувший кубок. Кувшин посреди стола пошел трещинами, и ароматный сбитень залил вышитую скатерть.

Когда это мы успели? Я и не заметила…

— Думала, выманит у тебя, дурочки, Василиса урочище, обменяет на дорогу домой — то-то славно Мирослава на том свете поярится. Она ведь жизнью за то заплатила, чтобы ты в Премудром урочище села! Сколько б ее не оставалось, той жизни — всю отдала, до капли, прахом развеялась!

Оценка моих интеллектуальных качеств Властимирой меня не задела: честно, вот чья б корова мычала!

Ну, не человеку, который из-за собственных интриг и доверия к подружке вляпался в поганый криминал против детей, попрекать меня дуростью.

Мне было куда важнее решить, как мне с ней дальше держаться? Давить дальше, чую, не стоит: баба она самолюбивая, начну наседать на нее с ее виноватостью — упрется, закроется. Придется миром пробовать.

— Я как разменные чары в Черемшах увидела — не поверила, что Василисиных рук дело. Бросилась к ней выяснять, а она… А она мне в лицо бросила, что мне бы помолчать. Коль уж это я ей место указала, где от взора чужого укрыться можно, где владения Кащея, Прекрасных и Премудрых сходятся. Тут-то меня в жар и кинуло, как поняла, что в западню угодила. Я уж было хотела подруженьку, змею подколодную, там же на месте и прибить, да Василиска опамятовалась, бросилась клястся, что дурного в уме не держала, и что душегубства не допустит: чары-де в полной ее власти, и коль почует, что они детишкам смертью грозят — так и развеет их тут же, а и сплела она их лишь оттого, что ей самой-то малости силы не хватало, чтобы с хозяйкой урочища в честной сшибке сойтись… Я и отступилась. Место там… и впрямь уж больно непростое. Ему ни я, ни Василиса не хозяйка — да все ж таки у Кощеевой жены там прав поболе, нежели у меня. И уж коль совсем по-совести, так не от того отступилась, что улестила меня подруженька, а не совладать побоялась.