Чагинск

— Люся, купи кружки, — посоветовал Хазин. — Пьем из банок, как прыщи.

Что ответила Люся, я не услышал, на станцию влетел углевоз. Некоторое время все вокруг дрожало, пиво в банках подпрыгивало и проливалось, Хазин не выдержал, схватил банку и выпил половину.

Люся смотрела на проходящий состав, я вдруг заметил, что она считает, загибая пальцы, опасается упустить важное. Тогда я тоже выпил пива и подумал, что Хазин заблуждается: хлебный вкус пиво приобретает не от того, что его возят по ухабам в Кологрив, а от утренних угольных составов, тяжелых полуденных нефтяников и сумеречных лесовозов с востока. Каждый из них взбивает пиво в оловянных кегах, и оно густеет, набирает сахара и крепости, а цвет из коричневого переходит в золотой. Я взболтал банку. Прозрачное и, да, золотое.

Люся загибала пальцы. Хазин вспомнил про фотоаппарат и снимал проносящийся поезд на длинной выдержке. Я пил.

Состав загулял на стрелках, стало громко, воздух раскачался, и мы оказались внутри горячего угольно-железного потока. Состав ускорился. Я оглох, зубы начинали пристукивать, и я ни о чем не думал, грохот и воздух выбили мысли, я люблю «Чагу» как раз из-за этого: сидишь, пьешь пиво и не думаешь.

Тепловоз прогудел, входя на мост, мимо нас пронеслись болтающиеся последние платформы, ветер стих, в воздухе несколько секунд висели вагоны-призраки, скоро растаяли и они.

— Железнодорожники в среднем живут на восемь лет дольше, — сказал Хазин.

Рельсы с зуболомным звуком изгибались еще некоторое время, на шпалах приплясывали окатыши. Сын Люси с корзинкой направился к стрелкам.

— От вибрации у них внутри все спайки рассасываются, и никаких бляшек в сосудах…

Люся принесла по второй банке, Люся будет жить вечно. Как неуловимый кабан из Уфы.

— И с собой, — попросил Хазин. — Как обычно, Люся.

Во всяком случае, очень долго. Мысли постепенно возвращались; чтобы они не торопились, я отпил еще. Невыносимо идти в музей трезвым.

— Зачем ему корзинка? — спросил Хазин.

Я не придумал ничего интересного.

— Вряд ли на шпалах растут грибы, — тупо заметил Хазин.

— Он любил жаренные в сметане грузди, — сказал я.

— Адмирал Чичагин? — Хазин приложился к банке.

— Да.

— Чичагины все ворье, — объявила Люся.

Она уселась в кресло и закурила.

— Это всем известно — ворье. Хоть сейчас и фамилия другая.

— Здесь живут Чичагины?! — поперхнулся Хазин.

— В Нельше, — ответила Люся. — Там.

Люся указала сигаретой в сторону железнодорожного моста.

— Возле реки, если направо идти. Дом с зеленой крышей.

Хазин принялся записывать в блокнот.

Это хорошо. Надо обязательно с ними поговорить, в книге будет красиво смотреться, какая разница, что ворье.

— Старик сидел два раза, да и молодые не лучше, все тащат. Сено, дрова, да им все равно что, хоть глину. В Фатьянове в прошлом году провода срезали — их рук дело. Уголовщина. Да и бабы паскудные… пододеяльник у меня в прачечной увели… Ладно…

Люся докурила, плюнула и вынесла нам трехлитровую банку в проволочной оплетке.

— Чтобы вернули. — Люся вручила посуду Хазину. — Уже три у меня зачитали.

— Это не мы, — заверил Хазин. — Это Крыков. Он стукач и алкоголик.

С путей вернулся сын Люси, набрал полкорзины угля, поезда трясет на стрелках.

— Я знаю о Чичагине, — сказал он. — Он капитаном был. А правда, что у нас собираются химзавод строить?

— Не, — помотал головой Хазин. — Какой еще химзавод…

Пиво, какое чудесное пиво.

— Атомную станцию, — сказал я. — Только это… Не особо свисти, ладно?

Сын Люси почесал нос.

— Атомную станцию, — подтвердил Хазин. — Имени… Районного Исполнительного Комитета.

— Свинцовые труселя надо шить, — перебила Люся. — А у меня трое мужиков в семье, ладно, старому ни к чему, а этим-то как? Где я столько свинца найду?

Гениальное пиво, немного выпил и не могу понять, шутит Люся или Люся всерьез.

— Из грузил можно, — посоветовал сын. — Если расплющить.

— В «Мотоблоке и дрели» уже продают, — успокоил Хазин. — Правда, пока два размера, но обещают расширять.

Рельсы звякнули, на шпалах опять начали подпрыгивать гальки, Люся сказала, что читинский, мы с Хазиным поспешили покинуть «Чагу». Второй грузовик в день расстроил бы окончательно мои мыслительные процессы, а сегодня вечером я намеревался начать работу над книгой, пора начинать.

Хазин затормозил в переулке, пристроился в тени черемухи, она не цвела, но запах горечи и холода сохранился.

— И зачем им прогнал про АЭС? — Хазин прижал банку с пивом к животу и теперь вовсю пытался стянуть с нее толстую капроновую крышку.

— А, само получилось…

— Теперь слухи пойдут, сам понимаешь, АЭС у нас не любят.

Хазин сломал о крышку ноготь, отгрыз, выплюнул в окно.

— Чичагин, — сказал я. — Всем известно, что он был… последовательным противником атомных станций.

— И сторонником целлюлозных комбинатов?

Хазин пустился во второй приступ на банку, в этот раз впился в крышку двумя руками.

— Не устану повторять — Чичагин всегда думал о простом народе, — сказал я. — И если вдруг какой хазарянин собирался ставить шинок, кружало или, допустим, АЭС, немедленно выражал решительный протест, в том числе и прямым действием…