Чайковский

А известно ли вам, что внезапные ночные пробуждения, сопровождаемые страхом смерти или ощущением какого-то иного ужаса, могут вызываться нарушениями сердечного ритма, например экстрасистолами? Экстрасистолой называется внеочередное сокращение сердечной мышцы, которое часто ощущается пациентом как сильный толчок в области сердца с «замиранием» после него. Толчок – и сердце словно бы остановилось! Есть чего испугаться, верно? Нарушениям сердечного ритма способствуют курение и чрезмерное употребление алкоголя, а, как мы знаем, Петр Ильич был весьма привержен этим вредным привычкам, да и вообще режим его жизни оставлял желать лучшего… Так что давайте оставим диагностику в покое и скажем то, что невозможно оспорить – Петр Ильич Чайковский был эмоциональным, легко возбудимым человеком, типичным холериком. Все прочее – это домыслы, а если домысливать, то можно приписать нашему герою кучу болезней, разве что за исключением родильной го– рячки.

Биографы из числа близких родственников очень часто бывают пристрастными и не вполне объективными. Они создают образ, а не раскрывают его – почувствуйте разницу. Модест Ильич, по мере возможности, старался сгладить все острые углы в биографии брата и подобрать его поступкам наиболее приемлемые, то есть наиболее приличные, объяснения. Заострение внимания на неблагоприятном психическом состоянии Петра Ильича (вы только подумайте – «на шаг от безумия»!) давало возможность объяснить скандал с его женитьбой помрачением рассудка, что в целом выглядит благопристойно.

«Я начинаю понемногу привыкать к Москве, – писал Петр Ильич сестре Александре в феврале 1866 года, – хотя порою и грустно бывает мое одиночество. Курс идет, к моему великому удивлению, чрезвычайно успешно; робость исчезла бесследно, и я начинаю мало-помалу принимать профессорскую физиономию. Хандра тоже исчезает, но Москва все еще для меня чужой город, и много еще пройдет времени, пока я начну без ужаса думать о том, что придется в ней остаться или надолго, или навсегда».

Тональность минорная, но смысл оптимистический – Чайковский допускает, что он может остаться в Москве навсегда.

Сразу же по приезде Петра Ильича в Москву Николай Рубинштейн предложил ему написать что-либо для исполнения в одном из концертов, устраиваемых музыкальным обществом. Квартира Николая Григорьевича, находилась в здании Музыкальных классов по соседству с фортепианным классом, да и вообще обстановка в ней была шумной, поэтому Петр Ильич уходил работать в трактир «Великобритания» на Неглинной улице, где днем было пусто.

Сочиненная Чайковским концертная увертюра С-moll не понравилась Рубинштейну. «Неудача с первым сочинением, написанным в Москве, не могла не отозваться болезненно на душе автора, но видно было, что он не был избалован отзывами вообще, ибо хотя немного посердился на придирчивость и бездоказательность, как он говорил, критики Н. И. Рубинштейна, но готов был немедленно приняться за другое сочинение, лишь бы добиться исполнения в концерте музыкального Общества, только времени до конца сезона оставалось слишком мало и о новом сочинении нельзя было и думать: тогда П. И. предложил одну из работ, написанных еще в петербургской консерватории: концертную увертюру F-dur для маленького оркестра. Эту увертюру Н. Г. Рубинштейн согласился исполнить, но с тем, чтобы она была переделана для большого оркестра с тромбонами, что повлекло за собою значительные изменения в самой форме сочинения… Переделанная увертюра была исполнена 4 марта 1866 года в бенефисном концерте Н. Г. Рубинштейна и хотя не имела блестящего успеха, но заставила, особенно музыкантов, обратить внимание на молодого композитора»[60]

.

Если, по Кашкину, увертюра «не имела блестящего успеха», то сам Петр Ильич рассказывает иное. «В пятницу игралась увертюра моего сочинения и имела успех: я был единодушно вызван и, говоря высоким слогом, приветствован громкими рукоплесканиями. Еще лестнее для моего самолюбия была овация, сделанная мне на ужине после концерта, который давал Рубинштейн. Я приехал туда последним и, когда вошел в зал, раздались весьма долгие и продолжительные рукоплескания, причем я очень неловко кланялся на все стороны и краснел. За ужином после тоста Рубинштейна он сам провозгласил мой тост, причем опять овация. Пишу вам все это так подробно, ибо это, в сущности, мой первый публичный успех, а потому мне весьма приятный. Еще одна подробность: на репетиции мне аплодировали музыканты. Не скрою, что это обстоятельство прибавило Москве в моих глазах много прелести»[61].