Чайковский. Гений и страдание

В декабре 1880 года Петр Ильич пишет ей о «нервном расстройстве» другого характера: «У меня появился бред, тоска несносная и отвращение к пище». Какой «бред» он имел в виду, не уточнил. А через несколько дней, 23 декабря 1880 года, он снова пишет о «нервном припадке»: «У меня случился странный нервный припадок, каких еще никогда не было. Это было следствием страданий, которые я претерпел в Москве. Поехал в Киев. Всю дорогу спал, а проснулся здоровым».

5 января 1881 года, будучи в гостях у певицы Александры Валерьяновны Панаевой-Карцовой (1853–1942), вел себя странно: сел между двумя своими братьями Анатолием и Модестом и все свои реплики передавал через них, как через переводчиков, хоть все говорили на русском языке. Послушав пение хозяйки, он через одного из братьев попросил спеть что-нибудь еще. Это не понравилось отцу Панаевой, который стал возмущаться «гримасами» композитора. На этом вечере присутствовали друзья Чайковского – поэт Алексей Николаевич Апухтин и правовед Александр Александрович Жедринский. Они объяснили его необычное поведение тем, что «он в болезненном состоянии». На другой день, когда прекратился приступ депрессии, он пришел в веселом настроении, поцеловал руку хозяйки и поблагодарил за прекрасный вечер. «Когда он входил в норму, то становился обворожительным», – писала позже певица.

Один из приступов случился с Чайковским 10 августа 1883 года, когда был в гостях у брата Анатолия: «У меня был приступ нервной головной боли, мне показалось, что я умираю. Заснул в полном изнеможении, а когда проснулся, почувствовал себя совершенно здоровым». Такой же приступ был в 1884 году, во время его пребывания в Париже. А затем после просмотра оперы «Евгений Онегин» в Петербурге: «У меня от волнения случился странный нервный припадок, от которого три дня не мог прийти в себя».

В 1884 году, когда Петр Ильич был в Париже, внезапно «появился приступ убийственной жгучей тоски». Уехал в Италию, но и там несколько дней был в депрессии. В феврале 1885 года Чайковский прибыл к родным в Петербург и рассказал, что перед отъездом из Москвы на него «напал страх смерти, меня стали преследовать головные боли типа невралгии, во время которых я не могу ничем заниматься, даже письма пишу с напряжением и почти с ума схожу от головной боли. Меня спасет одиночество и спокойствие». Не переносил шума городской толпы. Когда был в Ватикане, раздражали посетители: «Я все время думал, скорее бы вернуться к себе, чтобы не слышать шума и не видеть людей». Уехал в Рим, но и там «жгучая тоска долго не покидала меня, мое болезненное состояние застилало мне красоту Рима».

В августе 1886 года жил в Майданове, там «беспокоила убийственная мысль о краткости человеческого существования, и от этого напала хандра». Но стоило ему уехать из Майданово, как почувствовал себя здоровым, «тоска исчезла внезапно».

В 1888 году, когда находился в Москве, появились приступы другого характера: «У меня появились никогда ранее не встречавшиеся приступы удушья, типа астмы, стесненное дыхание, биение сердца и расстройство нервов».

Будучи в Сиамаках, отмечал состояние, близкое к гипоманиакальному: «легкость в теле, довольство, полноту жизни и безмятежное счастье». Несмотря на частоту приступов, они не повлияли глубоко на его умственные способности. Но были отмечены некоторые черты, свойственные эпилепсии: педантичность, точность и четкость в распределении времени, обстоятельность. Его друг Ларош писал: «Он никогда не отступал от установленного распорядка дня». О том же писала дочь Н.Д. Кашкина – Софья Николаевна Нюберг-Кашкина: «Он был точен в распределении времени». Эту деталь отметила и Алина Ивановна Брюллова (1849–1932), мать глухонемого мальчика Коли, которого опекал Модест Ильич вплоть до его женитьбы. Она писала: «Его день был строго распределен: утром писал, даже если не было вдохновения. Писал для того, чтобы дисциплинировать свои мысли, приучать их к порядку».

Петр Ильич постоянно боялся, что во время одного из приступов «замирания» он «замрет навсегда или проснется идиотом, без памяти». 24 ноября 1886 года появилась снова сильная головная боль, которая не покидала его ни на одну минуту и «дошла до ужасающей степени, ни днем, ни ночью я не мог ни работать, ни спать, ни читать, ни гулять» (из письма к друзьям). И вдруг он получает депешу из Москвы, куда его приглашали на репетицию оперы. Весть была радостной для него. Ночью он крепко спал, а проснувшись, почувствовал себя совершенно здоровым. Он понял, что для борьбы с такими явлениями ему «нужно бросать умственную работу и куда-нибудь уезжать». 24 ноября он уже присутствовал на репетиции оперы «Черевички». А вскоре почувствовал себя способным начать другую оперу – «Чародейку».