Чан Кайши

В начале 1939 года, по данным японцев, к северу от Янцзы в тылу японских войск действовали уже 300 тысяч партизан, в Центральном Китае — 100 тысяч, а в районе между Шанхаем, Нанкином и Ханчжоу — 250 тысяч. Китайцы давали другие цифры, заявляя, что за линией фронта оперируют два с половиной миллиона вооруженных патриотов. По сведениям же голландского разведчика, жившего в Шанхае, в 1939 году в тылу японцев сражалось от восьмисот тысяч до одного миллиона партизан. Часть из них действовала под руководством гоминьдановцев, часть — коммунистов.

Так же, как Мао со Сталиным, Чан тоже начал понимать, что война против Японии будет затяжной. А потому стал уделять огромное внимание не только строительству и вооружению армии, но и подготовке и воспитанию руководящих кадров партии. «Кадры решают все, — записал он в дневнике 15 ноября 1938 года, — реализация политической линии, стратегии и тактики партии теснейшим образом связана с тем, насколько сильны партийные кадры, насколько силы партии разобщены, насколько кадры связаны с массами, насколько велик у кадров практический опыт и насколько высок уровень их теоретической подготовки».

Как видно, он вновь цитировал Иосифа Виссарионовича — на этот раз его речь в Кремлевском дворце перед выпускниками военных академий 4 мая 1935 года. Похоже, Чан Кайши проявлял большой интерес ко всему, что говорил советским вождь, не упуская возможности у него поучиться.

На следующий год Чан даже запланировал что-то вроде конференции под лозунгом «Кадры решают все». «Политика важнее военного дела… Дух важнее материи», — заявил он на совещании в Наньюэ.

1 декабря 1938 года он вылетел из Хунани в Гуйлинь (северо-восток Гуаней), а через неделю прибыл в Чунцин — свою новую столицу. Выбрал он этот город, находившийся в провинции Сычуань, не случайно, учитывая прежде всего его стратегическое расположение — на берегу главной водной артерии страны, Янцзы, при ее слиянии с другой широкой рекой Цзялинцзян (Река, текущая меж красивых холмов). Последняя берет начало на севере страны, в Шэньси. Будучи зажатым с двух сторон этими водными потоками, город возвышается на крутых холмах вдоль узкого полуострова, напоминающего клюв попугая. От линии фронта до него было довольно далеко — более 800 километров, к тому же подходы к нему перекрывали горные хребты и речные теснины «Сянься» («Три ущелья»), отделяющие Сычуань от остального Китая.

Кроме стратегического значения город Чунцин мало чем мог привлечь внимание. Это было «заброшенное, скучное и невеселое место». Вновь прибывшего оно сразу же поражало тем, что «удивительно не подходило для жизни человека, так как ровной территории не было. Чтобы куда-нибудь добраться, превращаешься в козла».

К декабрю 1938 года Чунцин был уже страшно перенаселен за счет беженцев со всех концов Китая. Городское население увеличилось более чем в два раза: с 480 тысяч в июле 1937 года до 1 миллиона 100 тысяч. Это, конечно, обострило все городские проблемы: продовольственную, жилищную, санитарную, транспортную и т. д. Резко возросла преступность.

С утра до вечера почти все 400 городских улиц и переулков кишели народом, галдевшим на разных диалектах. Множество людей прямо на улицах и жили, и спали, и справляли нужду. Полицейские не могли установить порядок. Везде было полно нищих — худых, оборванных, грязных, кто-то сидел на обочине, кто-то преследовал прохожих, хватая их за одежду. А рядом «вдоль улиц валялись трупы, и их никто не убирал… Полиция не обращала на них внимания». Многие нищие «были больны проказой… Надо было успеть найти деньги в сумочке, если же ты мешкал, они касались твоей кожи, пока ты старался увернуться». По улицам бегали крысы, их было неисчислимое множество[85]

.

Девять месяцев в году Чунцин был затянут облаками, почти все время моросил мелкий дождь, и улицы превращались в сточные канавы. Солнечные лучи так редко пробивались сквозь тяжелый смог, что местные жители говорили: «Когда в Чунцине светит солнце, собаки на него лают, как на незнакомца». В летние же дни жара достигала 40 градусов при почти стопроцентной влажности, и люди задыхались.

В общем, как писала жена Эрнеста Хемингуэя, посетившая вместе с мужем эту военную столицу Китая, «Чунцин… выглядел как большая серо-коричневая куча камней… хаотичный и грязный, нагромождение скучных цементных зданий и лачуг бедноты, лучшим местом которого был оживленный рынок». Писателю город тоже не понравился. «Жизнь в Чунцине невероятно трудна и неприятна», — писал Хемингуэй.

Впрочем, иностранцы, как и богатые китайцы, жили за городской чертой, к югу от Янцзы, в дачном районе Хуан-шань (Желтая гора). Там тоже были холмы, но на них росли сосны и кипарисы, а воздух был чист и свеж.