Чан Кайши

Между тем, в дополнение ко всем трудностям, весной 1939-го у Чана начали портиться отношения с его главным союзником — Сталиным. Внешне вроде бы все оставалось нормальным, и СССР продолжал помогать Китаю. Да и советские летчики делали все возможное, чтобы защитить Чунцин, и не их вина была в том, что японские бомбардировщики все равно прорывались. Но Чан Кайши не мог не почувствовать, что что-то пошло не так, поскольку весной 1939-го Сталин начал неожиданно оттягивать заключение третьего соглашения о займе, самом крупном — на 150 миллионов американских долларов.

До того все казалось безоблачным. На 5-м пленуме Центрального исполкома Гоминьдана в январе 1939-го Чан даже заявил, что Советский Союз — лучший друг Китая. Он также выразил надежду на то, что Китай, СССР, США, Англия и Франция составят фронт мирных стран, чтобы противостоять агрессивному блоку Японии, Германии и Италии. 22 марта в связи с отъездом в Москву полпреда Лу-ганца-Орельского (в отпуск «месяца <на> 2–2,5») Чан передал с ним письмо Сталину, в котором, в частности, написал: «Моим непоколебимым мнением является то, что на протяжении будущих пятидесяти лет СССР и Китай должны быть тесно связаны в едином фронте». Он подчеркнул, что рассчитывает на заём в 150 миллионов долларов, чтобы «покрыть наш недостаток в военных материалах», и, кроме того, вновь предложил заключить дополнительный договор — на этот раз под названием «общий пакт защиты мира на Дальнем Востоке». Одновременно он отправил в Москву Сунь Фо — в качестве своего специального посла с полномочными правами и личного представителя для подписания соглашения о займе. (Сунь и Луганец-Орельский, вылетев из Чунцина на одном самолете 25 марта, прибыли в Москву 7 апреля.)

Но Сталин поступил с Сунь Фо точно так же, как десять лет спустя с Мао Цзэдуном: поселил на подмосковной даче и стал игнорировать. Через разных официальных лиц Чан неоднократно передавал просьбы Сталину удостоить Суня аудиенции, да и сам Сунь настойчиво просил о том же, но Сталин уклонялся от встречи под разными предлогами. Через Луганца-Орельского, например, Сунь Фо было передано, что Сталин «находится вне Москвы», несмотря на то что он был в городе. И только через пять недель, 15 мая 1939 года, Сталин принял наконец посланца Чана, что, однако, ничего не значило. Встреча носила формальный характер, и, хотя Сталин и пообещал предоставить Чану «снабжение», он отнюдь не спешил подписывать с Сунем новое соглашение о займе, да и вопрос о дополнительном договоре не пожелал рассмотреть. Возможно, поэтому он в начале встречи потребовал, чтобы стенограммы беседы не велось, а в конце отобрал у переводчика, Сергея Леонидовича Тихвинского, блокнот, в котором тот делал записи по ходу разговоров. А на следующий день Молотов, в кабинете которого проходила аудиенция, на голубом глазу сообщил Суню, что поскольку «сведения относительно нашей беседы, состоявшейся недавно вечером, стали известны на стороне , Советское правительство решило продлить и, следовательно, отсрочить, в ожидании дальнейших событий, теперешние переговоры об оказании советской помощи Китаю».

Чан предполагал, что «резкое изменение политики СССР в отношении Китая» объяснялось приходом в Наркомат иностранных дел СССР в начале мая 1939 года Молотова — вместо Литвинова: по какой-то необъяснимой наивности он, похоже, считал, что наркомы в Советском Союзе могут влиять на политический курс страны. Но он ошибался. Скорее всего поведение Сталина было связано с тем, что именно весной 1939 года резко обострились отношения гоминьдановцев с китайскими коммунистами в тылу японцев в провинции Хэбэй.

Союз двух бывших смертельных врагов не мог, конечно, и сам по себе длиться вечно, а уж в условиях, когда коммунистические и гоминьдановские партизаны вынуждены были в японском тылу действовать бок о бок, должен был неминуемо дать глубокую трещину. Ведь прокормить всех — и японцев, и коммунистов, и гоминьдановцев — местные крестьяне не могли, так что «трения», то есть вооруженные конфликты между войсками КПК и ГМД за фураж и продовольствие, были неизбежны. Начиная с конца 1938 года Чан неоднократно пытался урегулировать коммунистическую проблему. Он настаивал на строгом разграничении зон боевых действий в тылу японцев, требовал от Мао и Чжу Дэ (командующего коммунистической 8-й армией) неукоснительно исполнять все его приказы и даже неоднократно предлагал коммунистам либо вступить в Гоминьдан, либо ликвидировать обе партии, образовав единую организацию под названием «республиканская» или «социалистическая». По требованию Чана 3 июня 1938 года Центральная контрольная комиссия Гоминьдана восстановила в партии Чэнь Дусю, Чжан Готао, Чжоу Эньлая, Мао Цзэдуна и еще 26 прежних и нынешних вождей компартии, которые входили в Гоминьдан раньше — в период первого единого фронта 1920-х годов.