Чан Кайши

Через два дня все трое были уже в Чунцине, но к тому времени ситуация в Бирме вновь обострилась. На этот раз в связи с захватом японской армией 6 марта 1942 года Рангуна, столицы этой страны, — того самого города, куда по ленд-лизу доставлялись грузы из США. Британские войска начали стремительно отступать, и даже Черчилль вынужден был констатировать: «Жестокость, ярость и мощь Японии намного превзошли все наши ожидания». Тут уж было не до капризов Уэйвелла, который, кстати, впал в глубокую депрессию: англичане согласились на предложение Чана прислать в Бирму две его лучшие армии.

В тот же день, 6 марта, Чан представил Стилуэлла командующим этими армиями (5-й и 6-й), приказав китайским генералам подчиняться американцу:

— Генерал Стилуэлл командует вами, а я — Стилуэллом. Разве генерал Стилуэлл не мой начальник штаба?

Стилуэлл был приятно удивлен и готов был уже изменить мнение о Чане, записав в дневнике: «Похоже, он жаждет сражаться и сыт по горло отступлением и вялостью англичан. К тому же сильно подозревает их в дурных мотивах и намерениях… Я вздохнул спокойно, поняв, что Джи-мо[101] предполагает отдать командование в Бирме мне… Никогда прежде иностранцу не позволялось ни в какой мере контролировать китайские войска[102]

… В его словах есть много смысла».

Стилуэлл тоже не питал теплых чувств к англичанам, считая их «сукиными детьми» и «ублюдками» за то, что они оставили Рангун. 11 марта 1942 года он вылетел в Бирму, где провел шесть дней, изучая обстановку. А вернувшись, представил Чану оперативно-тактический план, предложив перебросить китайские войска на юг Бирмы, чтобы занять оборону примерно в 280 километрах к северу от Рангуна.

И вот тут-то у них начались трения. Все, что предложил американец, Чан отверг, заявив, что надо выстроить оборонительную линию в Центральной Бирме, то есть на расстоянии порядка 600 километров к северу от Рангуна. Понятно, что Чан считал себя более сведущим в военных делах, чем «Уксусный Джо».

В дурном настроении Стилуэлл вернулся в Бирму, а тем временем Чану пришлось вновь переключиться на семейные проблемы. В марте 1942 года Жанетт выкинула еще один фортель. Гуляя как-то по окрестностям Чунцина, она обратила внимание на симпатичного юношу и тут же бесстыдно предложила ему уединиться с ней. Молодой человек, однако, вежливо отказался (может быть, приняв Жанетт за гомосексуалиста, так как, будучи весьма экзальтированной особой, она любила носить мужскую одежду). Разгневанная Жанетт велела своим четырем охранникам избить «негодяя». Что те и сделали. К несчастью, юноша оказался сыном знакомого нам Бай Чунси, одного из вождей гуансийской военной клики и заместителя начальника Генштаба чанкайшистской армии! Генерал Бай, конечно, поднял шум, и Чану опять пришлось улаживать дело.

А в конце марта 1942 года новый сюрприз Чану преподнес уже его старший сын Цзинго. Неожиданно приехав к нему в Чунцин 27 марта, он сообщил отцу, что у того почти месяц назад (1 марта) родились два новых внука — близнецы Лиэр и Шиэр (Красавчик и Львенок). Как и старший внук Ален, они были недоношенными: без малого семимесячными, поэтому их еще называли Дамао и Сяомао (Большой котенок и Маленький котенок)[103]. Это было, конечно, радостным событием для 55-летнего деда, но оказалось, что новые внуки не от Фанлян (Фаины), законной супруги Цзинго, а от любовницы, некоей Чжан Яжо, о которой Чан понятия не имел. Не знали о ней и Фаина с Мэйлин.

То, что Цзинго завел любовницу, Чана не удивило: у него и самого их в свое время было немало, но пикантность ситуации заключалась в том, что иностранка Фаина, не привыкшая к китайским традициям многоженства, могла, если бы узнала о мужниной измене, устроить скандал. А это не только нанесло бы ущерб престижу генералиссимуса, но и осложнило политическую ситуацию в стране.

Поразмыслив, Чан изменил странные имена внуков Лиэр и Шиэр, которые, по словам Цзинго, его любовница дала им по названию улицы, на которой жила — Лиши лу (Улица красивого льва), и нарек их в соответствии с генеалогической хроникой своего клана: Сяоянь и Сяоцы. Как мы помним, на ЗО-е по счету поколение в роду Улинских Цзянов приходился иероглиф «сяо» («почтительность к родителям»), иероглиф же «янь» значит «строгий», а иероглиф «цы» — «добрый». Позже, при крещении, дети получат и западные имена — Джон и Уинстон. Но Чан строго-настрого запретил давать новым внукам родовую фамилию, потребовав, чтобы они носили фамилию матери — Чжан. Узнав об этом, любовница Цзинго впала в депрессию: она поняла, что ее детям отказано в правах наследства.

Это была красивая, но наивная женщина. В декабре 1939 года, когда они с Цзинго встретились, ей уже исполнилось 26 лет, но выглядела она на восемнадцать: маленькая, полненькая, с круглым лицом и губками бантиком.