Чан Кайши

Чан был совершенно раздавлен. Тупо смотрел он на то, как собравшиеся в доме родственники и соседи, громко плача, перенесли тело покойной на так называемую «водяную постель», сбитую из трех досок в главной комнате. На ней потом женщины омыли тело, а ноги перевязали красным шнуром, чтобы покойница спокойно почивала и уже не могла подняться. Кто-то заклеил окна и занавесил семейный алтарь белой бумагой, кто-то вывесил на воротах дома белой листок с траурным объявлением, кто-то подвесил над телом покойницы мертвого петуха, чтобы смерть больше не заглядывала в этот дом: по местным поверьям, двух мертвецов Богу Смерти Яньвану было достаточно. Вскоре появились буддийские монахини из монастыря Золотого бамбука, в котором когда-то служила послушницей мать Чана, и стали распевать заупокойный молебен. Каждый из присутствующих вложил в руки покойницы свой волос, давая понять, что хочет быть вместе с ней при новом перерождении. Отрешенный Чан тоже вырвал у себя волос и вложил его в ледяную руку матери.

На следующий день гроб с телом перенесли в глубокий холодный погреб, где он должен был храниться до похорон: по совету геоманта (кстати, одного из старых членов Гоминьдана, приглашенного Чаном из Шанхая), они должны были состояться через пять месяцев — 23 ноября — именно этот день выпал благоприятным.

Через три дня Чан получил телеграмму с соболезнованиями и две тысячи китайских долларов от Сунь Ятсена, а также тысячу от Чэнь Цзюнмина. Вскоре пришли телеграммы от многих других товарищей по партии, в том числе «кровных братьев» — «цикады» Чжана и Дай Цзитао. Но Чан был неутешен. Он пожертвовал десять тысяч китайских долларов женскому монастырю Золотого бамбука, попросив использовать их для создания монастырской школы. После чего решил все финансовые вопросы с организацией торжественных похорон 23 ноября. Было решено, что они состоятся на вершине холма в двух л и (ли — китайская мера длины, равная 0,576 километра) к западу от Сикоу. К этому дню должна была быть готова могила и сооружен временный мемориал. (Постоянный мемориал должен был появиться через два года.) Предварительные работы по расчистке места и рытью могилы были оценены в три-четыре тысячи китайских долларов.

В конце августа 1921 года, оставив дом на жену Фумэй, Чан уехал в Шанхай, откуда в начале сентября отплыл в Кантон. Там в течение нескольких дней он обсуждал с Сунь Ятсеном и самыми близкими к нему людьми планы и сроки Северного похода. Затем отправился в город Наньнин (провинция Гуаней), в ставку Чэнь Цзюнмина. Здесь его опять ждало разочарование. Генерал Чэнь не желал предпринимать Северный поход, считая необходимым сначала укрепиться в Южном Китае. И Чан опять потерял контроль над собой. «Люди из Гуандуна и Гуаней ужасно лживы, — записал он в дневнике. — Не могу избавиться от брезгливого чувства… У гуандунцев… совершенно нет понятия о морали и долге».

В гневе он вернулся в Кантон и доложил о ситуации Сунь Ятсену. Сунь тут же провел тайное совещание со своими единомышленниками и принял решение, что в Северный поход на Южную Хунань в определенное время выступит 2-й корпус Гуандунской армии под командованием самого Чан Кайши. После этого он отпустил Чана домой в Сикоу, чтобы тот захоронил тело матери и провел необходимые по ритуалу обряды.

В назначенный день, 23 ноября, состоялись торжественные похороны на холме, указанном ранее геомантом. В мемориал была вмонтирована плита, присланная вождем и учителем Чана — Сунь Ятсеном. На ней было высечено: «Могила матушки Цзян». (Как мы помним, Цзян — родовая фамилия Чан Кайши.) Иероглифы на камне передавали почерк самого Суня. Они были выгравированы близкими соратниками вождя, Ху Ханьминем и Ван Цзинвэем. На похоронах от имени Суня присутствовал «кровный племянник» Чана — Чэнь Гофу. Он передал Чану скорбное послание Сунь Ятсена.

Через того же Чэнь Гофу Сунь просил Чана поскорее вернуться в Гуандун: он был полон решимости начать Северный поход. Перед отъездом Чан объявил Фумэй и Ечэн, что разводится с ними, а все имущество делит между сыновьями; дела же, связанные с хозяйством, передает в ведение своей неродной тетки Сунь (младшей сестры второй жены отца). Развод с Фумэй он, правда, не оформил официально, так как она и ее родственники решительно воспротивились этому. Фумэй потеряла только имущественные права, но осталась жить в Сикоу. С наложницей Ечэн было легче: Чан обещал платить ей определенную сумму на содержание, и та смирилась. Что касается старшего сына Цзинго, то он по-прежнему оставался с матерью, а младший Вэйго — с Ечэн. Чан написал им обоим письмо, объявив, что отныне, после смерти их бабушки, «может полностью посвятить себя своей стране». «С восемнадцати лет главной целью моей жизни была революция, — объяснил он, — в сравнении с этой высшей целью жизнь, смерть, слава и поражение не имели для меня никакого значения. Единственное, что меня волновало, это благополучие моей матери… Но теперь мне не надо об этом беспокоиться».