Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

Он неуверенно покачал головой.

— Не знаю.

— Ну, все-таки, — настаивала она. — Ведь детские впечатления так глубоки.

Он попытался угодить ей.

— Помню, что, глядя на горизонт, я всегда думал, что за ним должно быть что-то прекрасное. Детское ощущение, не правда ли?

— Вы думали об этом дома?

— Нет, здесь, на островах. И при этом я чувствовал себя… мальчиком. — Держа ее за руку, он отважился продолжать. — Знаете, я… украл мяч.

— Какой мяч?

— Детский, — лепечет он смущенно. — В Порт-оф-Спейне, около гавани. Он покатился мне под ноги… полосатый, красно-зеленый мячик. И мне вдруг захотелось, чтобы он был мой… захотелось совсем как мальчишке. С тех пор я не расстаюсь с ним.

Слезы выступили у нее на глазах. «Боже, как глупо я веду себя!»

— Вот видите, мистер… мистер Кеттельринг! — взволнованно восклицает она. — Дело пойдет на лад, вы увидите. Закройте глаза, чтобы сосредоточиться. Вспоминайте изо всех сил…

Он послушно закрывает глаза и сидит неподвижно, повинуясь ее словам. Тишина, слышен лишь шорох крыльев ошалелых бабочек да откуда-то издалека визг мулатки.

— Вспоминаете?

— Да!

Маленькая кубинка, затаив дыхание, склоняется к его лицу. Какой он странный, какой строгий, когда у него закрыты глаза! Измученный и страшный.

Но вот его лицо проясняется.

— Вы вспомнили что-то?

Он вздыхает глубоко, с облегчением.

— Здесь так хорошо!

Девушка борется с охватившим ее беспричинным умилением. И все-таки у нее невольно вырывается:

— Значит… у нас не ад?

— У вас не ад, — шепчет он, боясь шевельнуть рукой и открыть глаза. — Это так ново для меня. Поймите, я не любил тех.

Бог весть, кто раньше разгадал смысл его слов — девушка, воспитанная в американском университете, или маленькая темноволосая кубинка. Но она вырвала у него свою руку и почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Счастье, что здесь темно!

— А… прежде вы любили кого-нибудь? (Боже, какая тьма!)

Он пожал грузными плечами.

— Это вы должны были бы запомнить…

Это сказала американская девушка; кубинка знает, что так нельзя разговаривать с посторонним мужчиной. Но и взрослая американская студентка растеряна. В Штатах, в студенческом общежитии, девушки, бывало, спорили обо всем; и с юношами можно было откровенно обсуждать что угодно. Бог знает, почему сейчас это вдруг стало очень трудно. Мери кусает губы и прижимает похолодевшие руки к пылающим щекам.

— Мистер Кеттельринг?

— Да?

— Я уверена, что вы любили прежде. Вспомните.

Он молчит, упершись локтями в колени. Теперь перед ним снова маленькая кубинка. Как тревожно дрожат ее длинные ресницы!

— Нет, никогда не любил, — медленно произносит он, — я никогда не переживал того, что сейчас. Это я знаю. Знаю твердо.

У маленькой кубинки вдруг перехватило дыхание, сердце забилось, задрожали колени. Так вот какова любовь, боже милостивый! Как прекрасно, боже, плакать хочется! Но американизированная девушка ухватилась за эту фразу и мигом истолковала ее по-своему: да, так и есть, я сразу угадала, тотчас же как только он сказал: «Я лгал вам, сеньорита…»

— Я так рада… — произносит она дрожащим голосом, — что… (А чему, собственно, рада?) Что вам тут нравится. (Не то, не то, но теперь уж это не имеет значения!) Я люблю наш сад, я бываю здесь каждый вечер… (Как глупо я говорю!) — Американизированная девушка пытается одержать верх. — Послушайте, мистер Кеттельринг, я помогу вам вспоминать, хотите? Как это ужасно, если человек не в силах вспомнить, кто он такой. — Кеттельринг вздрагивает, как от удара. — Я хочу сказать, — американизированная девушка спешит исправить свою оплошность, — что я буду счастлива помочь вам. Пожалуйста… — Она коснулась пальцем его рукава. (Чуточку флирта перед уходом! Чтобы легче было уйти!)

Кеттельринг поднялся.

— Прошу прощения. Я провожу вас.

Она стоит около него, совсем близко, словно они держатся за руки.

— Обещайте мне, что вы постараетесь вспомнить.

Кеттельринг улыбается. Марии он кажется в этот миг необыкновенно красивым, и ей хочется закричать от счастья.

Мария высовывается из окна, вдыхая благоухание ночи. На балконе этажом выше пламенеет огонек сигары.

— Хэлло, мистер Кеттельринг!

— Что?

— Вам не спится?

— Да, что-то не спится.

— Мне тоже, — радостно признается она и подставляет ночной прохладе обнаженные плечи. «Обними, погладь мои плечи, я рядом, коснись — слышишь, как бьется мое сердце?»

«Нет, нет, я не смотрю, я не смею. Я даже бросил сигару куда-то в потемки, — только бы не было заметно, что меня трясет, как в ознобе».

«Damn[88] Мери, да не гладьте вы свои плечи, мне кажется, будто я их глажу».

«…Я понимаю. Я это чувствую. У вас такие горячие руки, словно вы грелись на солнце. А у меня дрожат пальцы, почему? Ведь я спокойна, совершенно спокойна. Я знала, что это придет. Когда я догадалась? Вам ни к чему знать об этом… Сразу, как только я вошла в комнату и вы встали… Такой большой, а не знает, чей он!»

Человек на балконе вздыхает.