Час ноль

Еще до того как советник Центнер передал свой доклад по инстанции, наступило тридцатое января 1933 года, появилось много гораздо более важных и срочных дел, и когда спустя более полугода советнику Центнеру снова попался на глаза тот доклад и он из предусмотрительности позвонил директору Георги, то получил ответ, что заместитель директора Хаупт успокоился. Он производит впечатление бодрого и уравновешенного человека — во всяком случае, в настоящий момент к нему нет никаких претензий. Советник Центнер вложил свой доклад в папку с личным делом Эразмуса Хаупта.

Директор Георги был прав. Заместитель директора Хаупт благотворно действовал на окружающих, хотя производил впечатление бодрого, но одновременно замкнутого человека. Правда, замкнутость эта несколько снижала обычную его активность, зато заставляла его работать интенсивнее. Директора Георги вполне устраивало второе.

В конце января Шарлотта с Георгом уехала в Берлин. Первого февраля от нее пришло письмо, в ответ на которое Эразмус Хаупт дал телеграмму: «Немедленно возвращайся». Но она и так уже ехала домой.

Ночь на тридцатое января она провела у сестры Вики. Семейство Мерков давало прием в своей городской квартире на Унтер-ден-Линден.

— Но это совсем не похоже было на прием, — рассказывала Шарлотта. — Настоящая оргия, мерзость какая-то.

А ведь прием был у Эдуарда фон Мерка, ее шурина, владельца коммерческого банка, всегда являвшегося образцом изысканности.

— Творилось что-то неописуемое, — продолжала Шарлотта. — Внизу тянулись бесконечные факельные шествия, гремели гимн Германии и песнь о Хорсте Весселе, сплошное море чада и пламени, а на балконах, в салонах восседали воротилы берлинского финансового мира с дамами, все в смокингах и вечерних платьях, в руках бокалы с шампанским. Словно на Новый год в час ночи, — живописала Шарлотта. — Гости приходили и уходили, и чем ближе к утру, тем больше являлось людей в форме, в коричневой форме штурмовиков, горничные не успевали подносить закуску и выпивку. Все были пьяны, по не от вина. Все жрали как свиньи, но не от голода. Ты ведь знаешь, как Эдуард обычно ест. Но в тот вечер он заталкивал себе рукой в рот черную икру. Швырялся бутербродами с семгой. О каком-то нормальном разговоре нечего было и думать. В конце концов они стали горланить детские песни. Представляешь, Эдуард горланит: «Ах вы мои уточки…»

Но Шарлотта рассказала далеко не все. Кое для чего у нее просто не нашлось слов. В тот вечер она в конце концов захотела уйти в свою комнату (Георга она оставила на эту ночь в имении Мерков). Однако ее комната была заперта, изнутри слышался шум, она решила укрыться в кабинете шурина, но у письменного стола склонилась ее сестра, платье у нее было задрано, а за ней стоял офицер-штурмовик со спущенными брюками.

— Как же хорошо снова оказаться дома, — воскликнула Шарлотта.

В честь ее возвращения Эразмус сервировал кофейный стол, купил цветы и даже откупорил бутылку вина. Он улыбался. Шарлотта выжидала, но он был все так же весел. Директор Георги тоже был доволен. Разве только эта странная манера коллеги Хаупта, рассуждая о событиях наших дней, улыбаться про себя так, словно все это происходит где-то далеко-далеко, настораживала его, а еще привычка говорить рассеянно-иронически, словно рассчитывая на не высказанное вслух согласие слушателей. Впрочем, все это было неуловимо и для доноса недостаточно.

Теперь они много путешествовали, почти каждые каникулы. Преподавание и в самом деле давалось Эразмусу Хаупту необычайно легко, к урокам ему даже готовиться не приходилось. В Берлине Шарлотта Хаупт больше не показывалась. Названия мест, где они проводили отпуска, могли там вызвать разве что неприятное удивление: Вик на острове Фёр, Альгёй, остров Амрум, Шварцвальд. Она разучивала новые пьесы для фортепьяно, давала домашние концерты и была совершенно согласна с Эразмусом Хауптом, который однажды написал ей про Амрум, что это счастливейшие годы их жизни.

Над этими словами долго размышлял Вернер Хаупт. Он обнаружил шкатулку с родительскими письмами, среди них было и это письмо. Как мог его отец, всегда считавший фашизм безумием, воспринимать эти годы как самые счастливые в своей жизни?

— А что вы скажете на утверждение коммунистов, будто именно промышленники привели Гитлера к власти? — спросил Хаупт как-то вечером старого Цандера.

— Все верно, — ответил старик. — Без нас нацисты давно бы потерпели крах.

Он ухмыльнулся.

Осенью 1840 года дед Фрица Цандера, плотник, переселился в Америку. Но прежде чем удрать в Новый Свет, он донес на банду Пильгера лесничему Шуфу. Было это в январе сорок восьмого года, и Шуф не счел нужным передавать дальше его донос. Банда Пильгера охотилась теперь и средь бела дня. Они отбросили всякую осторожность. Лесничие перестали делать обходы своих участков. Наступала весна, славная весна восемьсот сорок восьмого года.