Час расплаты

– Вероятно, этим объясняется ее озлобленность, – сказала Лакост. – Невинные люди часто расстраиваются, когда мир не отвечает их ожиданиям. Это не означает, что она невинна в отношении данного преступления.

Жан Ги кивнул:

– Сегодня днем я разговаривал с преподавателями. Шоке выделяется на фоне остальной группы, садится сзади, инициативу проявляет редко, но, если ее вызывают, всегда отвечает нестандартно и содержательно. Большинство преподавателей не любят ее и явно побаиваются.

– Побаиваются из-за ее внешнего вида, поведения или потому, что она сообразительнее, чем они?

– Возможно, и то, и другое, и третье. Она определенно не приспособленка.

– А ее форма?

Это был хороший вопрос. Многие новички, непривычные к форме, перешивали ее, чтобы она выглядела более персонифицированной и стильной. В прошлом Ледюк наказывал за такие дела, но коммандер Гамаш избрал другую тактику. К удивлению опытных преподавателей, Гамаш не запретил изменений в форме.

«Но это неуважительно», – высказался на общем собрании преподаватель Годбат.

«Почему?» – спросил Гамаш.

Преподаватель не нашелся что ответить, но тут послышался тягучий голос Ледюка: «Потому что это не просто форма. Это символ академии. Вы бы позволили агентам Квебекской полиции красить их форму, или носить пуговицы с улыбающимися рожицами, или подвязывать брюки галстуками?»

«Никогда, – признал Гамаш. – Но если бы такое пожелал сделать агент полиции, то было бы ясно, что он избрал не ту работу. Вы правы, форма – символ организации. И если человек не имеет уважения к организации, он должен уйти. Здесь, в академии, мы заслуживаем их уважение. Мы не обучаем их уважению. Не навязываем его. Мы моделируем его, работаем на него. Мы внушаем молодым мужчинам и женщинам желание умереть в этой форме. Меньшее, что мы можем сделать, – это принять такую жертву. Позволить им носить форму наизнанку, если им пока так хочется. Если это желание сохранится у них до конца года, то мы должны будем понять, что не выполнили наших обязанностей».

– Спорим, это заставило их заткнуться, – сказала Лакост, когда Бовуар закончил.

– Заставило, но я не думаю, что убедило их в чем-то ином, кроме того, что коммандер Гамаш слабак.

– А форма кадета Шоке?

– Безукоризненная. Совершенно идеальная.

– Откуда эта девушка? Из какой семьи?

– Из Монреаля. Перед поступлением в академию она снимала комнату в меблирашках в Ошлага-Мезоннёв. Судя по записке, которую месье Гамаш прикрепил к ее заявлению, у него были подозрения, что она занималась проституцией и принимала наркотики. Он не утверждает, но если ты его знаешь, то догадываешься о его недомолвках.

– Шлюха-наркоманка? – сказала Лакост. – Отлично.

Ее это не слишком удивило. Она подозревала, что в ночном столике Гамаша можно найти самые разные потерянные души, которые он положил туда на сохранение. А возможно, там найдется и багет.

– Отметки в средней школе разные. Она едва окончила ее, но при этом неплохо. Хотя и с перебоями, успевала по истории, языкам и литературе.

– Делала только то, что ее интересовало, – заключила Лакост. – Ленивая?

– Похоже на то. Или, по крайней мере, немотивированная.

– Слушай, почему такой человек подает заявление в полицейскую академию? – спросила Лакост.

– Может, это вызов. Шутка. А когда ее приняли, она решила попробовать.

– Она показалась тебе шутницей?

– Нет.

Бовуар замолчал, думая о черноволосой девушке с бледным лицом. Девушке, полной противоречий.

– Создается впечатление, что она сама может о себе позаботиться, – сказала Лакост. – Непохоже, чтобы Ледюк смог такой воспользоваться.

Бовуар открыл рот, собираясь сказать что-то, набрал в грудь воздуха, но передумал.

– Ну же, говори, – велела Изабель.

Фары машины выхватили из темноты сугробы по обе стороны дороги и деревья без листьев, мертвые.

– Представь, каково это – в девятнадцать-двадцать лет оказаться на панели, – заговорил Бовуар. – Ты продаешь себя за деньги. Одурманиваешь себя наркотиками. И впереди видишь то же самое. И в девятнадцать лет ты знаешь, что твоя жизнь не станет лучше. Что бы ты стала делать?

Двое полицейских смотрели на искаженные, гротескные тени голых деревьев, отбрасываемые на снег в резком свете фар.

– Пустила бы пулю в лоб? – тихо спросил Бовуар. – Устроила передозировку? Или собрала остатки сил и прыгнула на спасательный плотик?

– То есть академия – ее спасательный плотик? – уточнила Лакост.

– Не знаю, это всего лишь предположение. Но я почти не сомневаюсь, что месье Гамаш так и подумал и стал грести ей навстречу. Ледюк отказал ей в приеме, если ты не знаешь.

– Мне казалось, что Ледюку именно такие сломленные люди и нужны.

– Нет, он предпочитал сам ломать людей.

– Чертов Ледюк, – выругалась Лакост. – Он знал ее историю и понимал, что у нее нет выбора – только подчиниться и помалкивать. Думаешь, это она его убила? Не могла больше это выносить и пристрелила из его же револьвера?

– Возможно, – ответил Бовуар.

– Но?..

– Я думаю, Ледюк имел в виду нечто большее, чем сексуальное вознаграждение. Я думаю, он был более изобретателен.

– Продолжай, – велела Лакост.