Час волка

— Сведения, которые я получил этим вечером, — сказал Майкл Камилле, — нужно проверить. Для нас крайне важно как можно скорее попасть в Берлин. Вы можете помочь нам в этом?

— Это… слишком сложно. Я не уверена, что могу…

— Можете, — сказал он. — Нам понадобится новая одежда. Удостоверения личности, если сможете достать. И следует согласовать с Эхо, чтобы она встретила меня в Берлине.

— Я не имею полномочий, чтобы…

— Я даю вам полномочия. Мы с Мышонком направляемся в Берлин как можно скорее. Согласовывайте с кем угодно. Делайте все, что ни придется. Но доставьте нас туда. Поняли?

Он слегка улыбнулся, показывая зубы. От его улыбки ей стало не по себе. — Да, — сказала она. — Поняла.

— Постойте. А как насчет меня? — Габи наконец стряхнула с себя оцепенение. Она ступила вперед и тронула за плечо Майкла, желая удостовериться, что это действительно он. Так оно и было; ее рука сжала его за локоть. — Я поеду в Берлин с тобой.

Он посмотрел в ее красивые глаза, и его улыбка смягчилась.

— Нет, — мягко сказал он. — Ты едешь на запад, обратно туда, где у тебя хорошо знакомая работа, которую ты делаешь отлично.

Она хотела было протестовать, но Майкл приложил палец к ее губам.

— Ты сделала для меня все, что могла. Но сама ты к востоку от Парижа не выживешь, а я не могу все время быть тебе охраной.

Он заметил, что под ногтем пальца, прижатого ко рту Габи, запеклась кровь, и быстро убрал его.

— Единственная причина, почему я беру с собой его, в том, что я заключил с ним сделку.

— Да уж, точно заключил, — пропищал Мышонок.

— И я ее выполню. Но в одиночку я всегда действую лучше. Ты понимаешь? — спросил он Габи.

Конечно, она не понимала. Пока. Но со временем она должна понять; когда война окончится, и она прозрослеет, станет матерью, а там, где землю когда-то давили гусеницы немецкого танка, у нее будет виноградник, на обязательно поймет. И будет рада тому, что Майкл Галатин дал ей будущее.

— Когда мы сможем уехать? — Майкл переключился на Камиллу, чей мозг лихорадочно прорабатывал варианты путешествия из Парижа к больному сердцу Рейха.

— Через неделю. Это самое ранее, когда я смогу вывезти вас отсюда.

— Четыре дня, — сказал он ей и подождал, пока она не кивнула со вздохом.

Домой! — подумал Мышонок, у которого от возбуждения закружилась голова. — Я еду домой!

Это самая распроклятая кутерьма, в какую я когда-либо попадала в своей жизни, подумала Камилла. Габи потонула в противоречиях; ее тянуло к чудом избежавшему смерти мужчине, который был перед ней, но она любила свою страну. А у Майкла было две заботы. Одна была о Берлине, а другой была фраза, ключ к тайне: «Стальной Кулак».

В спальне, когда свечи догорали, Габи легла на постель из гусиного пуха. Майкл склонился над ней и поцеловал в губы. Они на время прильнули друг к другу горячими губами, а потом Майкл предпочел раскладушку и лег поразмыслить о дальнейшем.

Ночь продолжалась, рассвет начал окрашивать небо розовыми отблесками пламени.

Часть шестая

Берсеркер

Глава 1

Моя рука! — испуганно подумал Михаил, садясь на своей постели из сена. Что с моей рукой?

Во мраке подвала белого дворца он чувствовал, как его правую руку дергает и жжет, будто вместо крови по ее артериям течет жидкий огонь. Боль, разбудившая его, усиливалась, распространяясь от предплечья на плечо. Пальцы его скручивало, выворачивало, и Михаил стиснул зубы, чтобы сдержать крик. Он схватил себя за запястье, потому что пальцы у него судорожно дергались, и собрал их в кулак; ему были слышны тихие слабые потрескивания, с каждым из них в него будто бы вонзался еще один болезненный укол. Лицо у него покрылось потом. Он не осмеливался плакать, потому что его бы высмеяли. В следующие мучительные секунды кисть руки у него стала искривляться и менять форму, превращаясь в причудливую темную штуку на его запястье, белом и дергавшемся. Боль доводила его до крика, но все, что могло выдавить его горло, был всхлип. Из мякоти на его руке образовались полоски черной шерсти, они обволокли запястье и предплечье Михаила подобно ленточкам. Пальцы с хрустящими звуками уходили внутрь суставов, костяшки меняли форму. Михаил раскрыл рот, готовый заорать, рука его была покрыта черной шерстью, а там, где у него были пальцы, появились кривые когти и мягкие розовые подушечки. Волна черной шерсти поднялась вверх по предплечью, охватила локоть, и Михаил понял, что в следующий момент ему надо бы вскочить и бежать с криком к Ренате.

Но момент прошел, а он не шевельнулся. Черная шерсть заструилась, стала уходить назад в мякоть, отдавая саднящей колющей болью, а пальцы опять затрещали и удлинились. Кривые когти убрались под кожу, оставляя человеческие ногти. Поверхность руки изменилась, стала белой, как луна, и пальцы повисли странными мясистыми отростками. Боль уменьшилась, потом исчезла. Все это продолжалось, наверное, секунд пятнадцать.

Михаил вобрал в себя воздух и едва всхлипнул.

— Превращение, — сказал Виктор, сидевший на корточках в футах семи от мальчика. — Оно к тебе приближается.