Чаша огня

Он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы, словно оценивая сказанное. Затем, снова остановил на мне свой взгляд.

— Что же ты намерен делать дальше?

— Я не могу оставаться на Земле… это невозможно для меня… и вы должны меня понять! Если мне позволят, я улечу в какую-нибудь отдаленную колонию Трудового Братства, где никто и никогда не узнает обо мне.

— Улетишь с Земли? — задумчиво повторил Стив. — От кого ты хочешь бежать, Максим? — Он прямо взглянул мне в глаза. — От себя?.. От людей, окружающих тебя?.. От общества, вырастившего и воспитавшего тебя?.. Или ото всех сразу?.. А как же Юли? Что будет с ней? Ты подумал об этом?

— Не знаю…

— Неужели ты можешь так легко бросить ее? Это же будет предательством с твоей стороны!

— У меня нет другого выхода! — упрямо сказал я.

— Как ты не прав, Максим! Не прав и жесток! — сокрушенно покачал головой Влад Стив.

— Поймите же, я не имею права делить с ней свой позор и горе! Это не справедливо!

— Имеешь! Если ты любишь ее, то имеешь такое право! — твердо сказал он. — Сынок! Прошу тебя, подумай еще раз обо всем. Может быть, тогда ты поймешь, что можно поступить иначе… Я не стану препятствовать тебе. Скажу только одно: сломать свою судьбу легко, так же, как и разбить сосуд любви, но вот склеить его будет очень сложно.

Он замолчал, и мне показалось, что в глазах его блеснули слезы. Ошеломленный, я хотел, было сказать ему что-нибудь еще, но экран погас, оставив меня одного.

Какое-то время я стоял у визиофона в странном оцепенении. Разговор со Стивом спутал и без того путаные мысли. Очнувшись, я подошел к окну, слегка нажал крохотный рычажок в стене — рама бесшумно повернулась на горизонтальной оси. Порывы свежего ветра ворвались в комнату, обдали лицо бодрящей волной, растрепали волосы. Взметнулись испуганными белыми птицами прозрачные занавеси на окне. В саду, вторя ветру, мерно кивали тонкие ветви сирени, на клумбах трепетали и вздрагивали бутоны роз и георгин. При виде их мне вспомнилось совсем недавнее время, когда вот так же пышно цвели розы на клумбах в Садах Любви, и робкий вечерний ветерок разносил вокруг пьянящий аромат. Мы брели, обнявшись с Юли сквозь цветочные заросли, совершенно одни, не зная печалей и забот. Нам казалось, что весь мир создан только для нас двоих…

Неожиданно я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит. Обернулся, пожалуй, излишне резко. Действительно, кого мне было здесь бояться? Поток солнечного света слепящей рекой лился через распахнутую стеклянную дверь. Сама дверь горела расплавленным золотом, и это сияние озаряло стоящую на пороге Юли. Ее лица мне было не видно, только контур ее тела рисовался сквозь ослепительное солнечное зарево. Появление ее здесь было для меня полной неожиданностью. Несколько долгих минут мы стояли так: она на пороге моего дома, а я — у окна, не произнося ни слова, почти не шевелясь. Наконец, она вошла, сделала несколько нерешительных шагов в мою сторону и остановилась посередине комнаты. Теперь я хорошо видел ее лицо — родное, прекрасное, бесконечно дорогое мне лицо, сейчас осунувшееся и измученное, после всего пережитого ею. Кончики ее губ были трагически опущены, волосы растрепанны ветром, но она не поправила их. Веки припухли и покраснели, — верный признак недавних слез. Сердце мое сдавила тупая боль.

— Зачем ты пришла? — с трудом выдавил я из себя.

Она еще ниже опустила голову. Произнесла совсем тихо:

— Не знаю… Я не могу уйти так… Я не могу…

Она снова замолчала, борясь с наворачивающимися слезами. И опять мне захотелось схватить ее, сдавить в своих объятиях, целовать ее заплаканное лицо, но безумным усилием воли я подавил в себе это желание.

— Извини, — так же тихо, не поднимая глаз, сказала она. — Я слышала твой разговор с моим отцом… Случайно… Почему ты не сказал мне, что решил покинуть Землю?

В ее голосе не было ни упрека, ни укора, только безысходная обреченность. Сердце мое снова заныло от боли.

— Я не мог сказать этого сразу… Понимаешь?

Она согласно кивнула. Долго молчала. И вдруг:

— Но как же ты мог улететь, не сказав мне!!!

Этот надрывный крик ее души, заглушаемый рыданиями, заставил меня содрогнуться. Слезы — неудержимые крупные слезы — покатились по ее щекам, и она бросилась мне на грудь, рыдая и вздрагивая всем телом. Ошеломленный, я неуверенно обнял ее дрожащие плечи, чувствуя, как слезы, льющиеся из ее глаз, обжигают мне сердце. Нет, я больше не мог притворяться бесстрастным и холодным! Невыразимое чувство вины и сострадания захлестнуло меня удушливой волной, и лед, которым я старался навсегда сковать свое сердце, стал мгновенно таять.

— Прости… Слышишь?.. Прости меня… Я, конечно же, лгал, лгал, что не люблю тебя!.. — голос у меня дрожал от волнения.

— Максим!

Она подняла ко мне залитое слезами лицо, молящие, вспыхнувшие надеждой глаза.

— Но мы не можем больше быть вместе…

Я тонул в ее зрачках, не понимая, зачем все это говорю ей сейчас, зачем отталкиваю ее от себя. Святое небо! Зачем мне все это?!

— Если на тебя падет тень моего позора, я никогда не прощу себе этого. Я не хочу, чтобы ты страдала из-за меня…