Чаша терпения

Все выслушали это сообщение молча. Затем Август отвернулся, заложил руки за спину, прошелся по комнате.

Кузьма Захарыч не спеша сложил газету так же, как она была сложена прежде и как ее складывают курильщики в шестнадцать узких и длинных полос, чтобы удобно было оторвать на закрутку, и сунул ее опять за голенище.

— А что это за газета? — спросил Август, остановившись против него. — Опять «Русский Туркестан»?

Кузьма Захарыч наклонил голову, потом медленно поднял ее и, чуть прищурившись, искоса поглядел на Августа.

— Нет, — сказал он наконец. — Просто «Туркестан». Не убирая рук из-за спины, Август поиграл на щеках тугими желваками.

— А это что? — снова быстро спросил он и похлопал Кузьму Захарыча по груди, по сатиновой рубахе, ощутив под ладонью упругую пачку бумаг. — Зачем у вас на косоворотке с внутренней стороны карман имеется? А?..

— Август, перестань, — вдруг сказала Надя. — Это низко, подло!

— Подло?! — задохнулся Август.

— Ну вот что, господа, займемся делом, — проговорила Маргарита Алексеевна низким грудным голосом. — Мне нужно поговорить с больной. Это первое. А второе, уважаемый Август… не знаю вашего отчества.

— Август Маркович.

— Вам следовало бы поблагодарить Кузьму Захарыча за то, что он проявил заботу и беспокойство о вашей супруге, а вы занялись изобличением его в крамоле. Нехорошо. Неблагородно. — Она решительно сняла с себя пыльник, поискала глазами, куда бы его повесить, потом отдала его в руки Августу, добавила — Повесьте, пожалуйста. И оставьте нас с вашей супругой вдвоем.

Через два часа Маргарита Алексеевна Ягелло уехала в Ташкент. Никакие просьбы и уговоры ее коллеги — Надежды Сергеевны — остаться до завтра не помогли. К этим уговорам присоединился затем и Август, несколько раз извинявшийся перед ней за свой вспыльчивый характер, но она решительно стояла на своем.

— Нет, господа, не могу. Благодарю вас, конечно. Благодарю покорно за ваше дружеское и любезное приглашение, но… — она сделала паузу, — не могу. Простите великодушно.

Прощаясь, она сказала Августу, что в сущности он ни в чем перед ней не провинился и извиняться ему надо перед другим человеком.

Август нахмурился и коротко ответил:

— Не требуйте невозможного. Помолчал и добавил:

— И потом… мы еще, может быть, продолжим с ним этот разговор.

Но оказалось, что и Кузьма Захарыч уезжал отсюда теперь навсегда.

Он пришел вместе с Филиппом Степановичем, когда уже и Маргарита Алексеевна, и Надя, и Август — все стояли во дворе у террасы, и начал прощаться.

— Как?.. Вы шутите? — Надя подняла на него широко открытые черные глаза.

— Нет, голубушка, Надежда Сергеевна, не шучу, — грустно ответил Кузьма Захарыч. — Да ведь и сами посулите: зачем вам теперь кучер? Дрожек-то нет.

— Так ведь будут.

— Едва ли теперь разрешат вам на дрожках-то ездить.

— То есть как?.. Почему не разрешат?

— Так ведь помните, вам и тогда не разрешали.

— Как? Не понимаю. Когда не разрешали?

— Да еще когда вы из Петербурга-то прибыли… Вам велели ездить на арбе. Говорили, здесь, в Азии, на дрожках с низкими колесами не проедешь. Зимой будете на них в грязи тонуть, летом из арыков вытаскивать. А арба — у нее колеса вон какие! Она везде пройдет. Вот вам и прикажут теперь на арбе ездить. Ну, а я кучером на арбе не гожусь. Если желаете, порекомендую вам для этого дела одного стоящего человека.

— Кого, Кузьма Захарыч? Порекомендуйте, пожалуйста.

— Декамбая. Лучше не найдете.

— Хорошо. Спасибо. Я подумаю.

— Да вы не думайте. Я вам верно говорю. Что вы, Декамбая не знаете? Да он за вас в огонь и в воду полезет. Сгорит. Утонет. Жизни своей не пожалеет. Такой человек этот Декамбай.

— Хорошо. Я возьму его. Только… как же вы теперь? Куда вы?

— Обо мне не тревожьтесь, Надежда Сергеевна. Была бы шея, хомут найдется.

— Но все-таки? Или это секрет?

— Да нет, какой же секрет. Просто еще сам не знаю, — удастся ли. Хочу на железную дорогу. Проводником. Привык с вами ездить, — улыбнулся Кузьма Захарыч.

— Да, жаль, — задумчиво сказала Надя.

— И мне жаль, Надежда Сергеевна, расставаться-то с вами. Да ведь надо когда-нибудь и мне семьей обзаводиться.

Они уехали с Маргаритой Алексеевной все на той же непокрашенной двуколке вместе с Филиппом Степановичем, который запряг свою лошадь; он бочком пристроился с краю, рядом с Кузьмой Захарычем.

20