Чаша терпения

Они остановились в гостинице Малышевой, на втором этаже, недалеко от Воскресенского базара. Все, что говорил третьего дня Кузьма Захарыч о народных волнениях, о демонстрациях и забастовках, полностью подтвердилось. Едва успев занять номер в гостинице и умыться, даже не отдохнув с дороги, они вышли в город. Август рвался на почту, он надеялся получить не только письма, но и денежный перевод. Уезжая из Петербурга против воли родителей, Август, полный самолюбия, горячности, пылкости, взял только то, что принадлежало лично ему. Но уже в дороге он понял, что этого слишком мало, и теперь надеялся — отец догадается прислать денег. Правда, живя с Надей в кишлаке, Август не чувствовал в деньгах ни малейшей потребности, но немедленно ощутил необходимость иметь тугой кошелек, едва они приехали в город, хотя почему-то скрывал это от Нади и говорил только о письмах. Наде же нужно было пройти по галантерейным ланкам, купить какие-то роговые шпильки, духи, белье с красивой кружевной отделкой.

Петербургская улица, по которой они шли, была странно тиха и безлюдна. Только вдали, возле женской гимназии, со стороны Константиновского сквера торопливо, украдкой, сгорбившись то и дело перебегали через дорогу и прятались за чинарами женские фигуры, похожие на монахинь. Оттуда, со стороны Константиновского сквера, слышался нестройный, приглушенный людской ропот, отдельные голоса.

Надя и Август невольно замедлили шаги, но ни словом не обмолвились. Неожиданно там, в сквере, за деревьями, где все гуще становился нарастающий грозный ропот, похожий на гул вулкана, вдруг по-бабьему, пьяно взвизгнула гармонь. Пауза, и разлилась гармонь бесшабашной песней, зазвенела, заглушила грозный ропот удалью:

Эх, загулял, загулял, загулялПарнишка молодой, молодой.

В красной рубашоночке,Хорошенький такой!

И вдруг опять гармонь взвизгнула и смолкла, словно кто-то грохнул по ней кулаком. И опять стал слышен ропот.

— Что там происходит? — спросил Август.

Надя не ответила и все напряженнее всматривалась вперед.

Между тем они уже были недалеко от сквера, и стала видна зеленая живая изгородь и группы гимназисток в форменных платьях возле этой изгороди. Они двигались, шептались, оглядывались, смотрели через плечо в окна гимназии, то углублялись в сквер, в полумрак, и терялись там между деревьями, то вдруг все разом шарахались оттуда опять к ограде, должно быть чего-то испугавшись, а потом, все так же украдкой, боязливо, поодиночке или по двое, бежали от ограды через дорогу, под купы старых чинар. Здесь, укрытых низким зеленым шатром, за стволами тысячелетних чинар, их трудно было увидеть издали, а тем более, должно быть, из окон гимназии, но когда Надя с Августом приблизились к этим могучим деревьям, за ними оказалась целая толпа гимназисток.

— Что это значит? От кого вы прячетесь? — спросил Август, остановившись на тротуаре по эту сторону деревьев.

Шепот, движение, приглушенный боязливый смешок — все смолкло, замерло. Толпа девушек окаменела.

Надя подождала ответа вместе с Августом, потом сказала ему:

— Пойдем. Оставь их. Слышишь, Август?.. Ну что они тебе? Пойдем.

— Погоди. Пусть они мне ответят. Это что? Бунт?

И вдруг он вздрогнул. У Нади тоже испуганно вздрогнули плечи. Медный голос карная, как пушечный выстрел, грянул где-то рядом, за углом.

Толпа гимназисток вновь оживилась, но тотчас же опять замерла, насторожилась. Карнай гудел со стороны Куйлюкской улицы, направляясь к скверу.

— Август, ты что, испугался? — внезапно повеселев, спросила Надя, — Разве ты никогда еще не слышал? Это карнай. Такая большая-пребольшая медная труба. В нее гудят, когда хотят собрать народ. Чаще всего на семейных празднествах, на свадьбах. Или во время конных состязаний, на улаках даже. Сейчас ты ее увидишь. Пойдем.

Август молча повиновался. Надя взяла его за руку и устремилась вперед. Толпа гимназисток шарахнулась следом за ними, потом разделилась надвое: часть опять перебежала дорогу и по аллее устремилась в глубь сквера, к самому центру, где шумел народ и куда с другой противоположной стороны навстречу им двигался звук карная; остальные, обгоняя Надю и Августа, ринулись напрямик по улице.

— Надя, что с тобой? Куда ты меня тянешь? Зачем? — говорил Август, слабо сопротивляясь. — Ведь это, по-видимому, забастовщики. Бунтовщики.

— Так это же великолепно!

— Что великолепно? — Август резко остановился, выдернул руку. — Что великолепно?! — повторил он ошарашенный. — Ты с ума сошла! Опомнись. Что ты говоришь?

— Ну чего ты боишься? Мне просто интересно. Пойдем. Я никогда не видела…

— Что ты не видела?

— Ну вот это… митинги… И как бунтуют… Пойдем, не бойся.

Она снова взяла его за руку и снова, как мальчишку, потащила за собой.