Часовщик с Филигранной улицы

– С ней все хорошо. Она говорит, вы похожи на мальчика.

– Вы с ней оба из одного теста, – фыркнула Грэйс.

– Это я от нее унаследовал, – согласился Таниэль, снимая галстук и воротничок. Из большого окна открывался вид на Темзу и мост Ватерлоо, по которому медленно ехали кэбы с зажженными фонарями. Река теперь уже окончательно замерзла, и на ней тоже было заметно движение фонарей: это люди пешком перебирались на другой берег по льду, чтобы не карабкаться на мост. Отсветы фонарей вспыхивали на обледенелых корпусах вмерзших в лед судов. В темноте снег по-прежнему летел наискосок, но Таниэлю казалось, что за белой пеленой он различает острый силуэт колокольни их кенсингтонской церкви. Он пересчитывал ответвления уходящих вбок улиц, пока не наткнулся на полосу электрического света – по-видимому, фасад Харродса. Филигранная улица должна была начинаться где-то позади него.

Дрова в камине затрещали, и вверх, в трубу взвился рой искр, однако, как бы ярко ни горел огонь, тепла от него было немного. Таниэль сжал озябшие руки. Прежде он не был чувствителен к холоду, но то, как Мори воспринимал температуру, изменило и его собственное восприятие. Некоторое время назад, рассматривая карту Японии, Таниэль обнаружил, что ее юг находится на одной широте с Марокко. Подойдя к камину, он подбросил в него еще поленьев и пододвинул поближе кресла. Грэйс вернулась, одетая в белый пеньюар, слишком белый для ее бледной кожи.

– Я, пожалуй, буду ложиться, – сказала она. – Ах нет, сначала торт, а потом постель. Я ужасно устала от бесконечного стояния на ногах и длительного общения с родителями.

– Хорошо, я только перенесу сюда из спальни подушку и пару одеял.

– О, вы можете… Я вовсе не предполагала, что вам придется спать здесь, – сказала она.

– Ничего страшного, – он прошел в спальню и, порывшись в шкафу, нашел дополнительный комплект постельного белья. Свадебное платье Грэйс было разложено на краю большой кровати с балдахином. Таниэль осторожно повесил его на вешалку и спрятал в шкаф. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, он увидел рядом с собой Грэйс.

– Я имею в виду, я предпочла бы, чтобы вы остались, – сказала Грэйс, поморщившись от досады, что не может подобрать правильных слов, и перебирая пальцами рукав пеньюара. – В конце концов, это наша первая брачная ночь. Вы не должны проводить ее на кушетке.

– Я в жизни не смогу заснуть на пуховой перине и вам поэтому не дам спать.

– Я не против, – она взяла его за руку и сжала ее. Ее рука была холоднее, чем его, холодным был шелк ее рукава. Таниэль снова ощутил запах ее духов, особенно сильный оттого, что были надушены ее волосы, уложенные в прическу с огромным количеством локонов.

– Вы, помимо прочего, заслуживаете того, чтобы выспаться в нормальной постели.

– Я знаю, что произвожу впечатление человека, воспитанного где-нибудь в шахте, но, право, я все-таки предпочту лечь на кушетке, – ответил Таниэль, высвобождая от нее свою руку, чтобы вернуться обратно к огню. Он начал снимать подушки с длинной, набитой конским волосом и слегка поскрипывающей кушетки; Грэйс отрезала кусок торта и протянула ему тарелку. Таниэль взял ее, ощущая при этом ломоту во всем теле, как если бы у него начиналась простуда. Мышцы груди были напряжены, нажав пальцами под ключицей, он почувствовал боль. Грэйс была права: они слишком много времени провели на ногах.

– Ну что же, спокойной ночи, – сказала она.

– Спокойной ночи, – улыбнулся он.

Она поцеловала его, очень легко, быстро скользнув по нему холодными влажными губами и обдав его медовым запахом своей пудры. Он вздрогнул и инстинктивно прикрыл рот рукой.

– Простите… я, видимо, заболеваю. Я не хочу вас…

– О, у вас и правда нездоровый вид. Доброй ночи.

Таниэль кивнул и погасил лампу, как только увидел, что полоска света из-под двери спальни потемнела, но при этом не стал ни раздеваться, ни ложиться. Он ждал до тех пор, пока не затих шелест переворачиваемых страниц ее книги, затем тихонько встал. В темноте он не смог найти своего пальто и вышел на улицу без него.

В окнах дома горел свет. Как только он вошел в мастерскую, его окатило волной горячего воздуха. Жаровня, как обычно, была наполнена раскаленными углями, но, вдобавок к этому, Мори работал с раскаленным паяльником. От его тонкого, светящегося красным кончика поднимался пар по мере того, как Мори водил им внутри часового механизма, припаивая шестеренки. Паяльник был настолько горячим, что Мори работал стоя, чтобы успеть отскочить, не обжегшись, если случайно выронит его из рук. Отодвинутый в сторону стул стоял слева от него, и Катцу, распластавшись на сиденье, нежился в тепле.

– Ну как вы, согрелись, наконец? – спросил Таниэль, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Почти, – Мори снял галстук, перекинув его через лямку своих подтяжек так, что его концы свисали у него вдоль бедра наподобие перекинутой через плечо жокейской ленты. Он осторожно установил паяльник на тигель с горячими углями. В ямке между ключицами у него выступила испарина.

– Как все прошло, удачно? – спросил он.

– Да, получилось славно.