Часть их боли

– Вериатель… Знаю, я говорю тебе это постоянно, но у меня действительно нет выбора. Я жажду выяснить правду, хотя бы часть. Не хочу больше терпеть всю эту неопределенность, жить под затянутым тучами небом в ожидании шторма, не видеть солнца над головой. Пойми же меня, душа моя. Если все пройдет как должно, то я решу, куда двигаться дальше и есть ли у меня вообще путь. Может, я постигну тайны, что гложут меня… Выясню, что это за Праотцы? Обман ли? Или они существуют на самом деле?

Он и раньше с ней так говорил. Пытался объяснить, расспрашивал. Но после его отказа идти на Север она не отвечала ни движениями, ни взглядом, который говорил лучше всяких слов. Вдруг она кивнула.

– Как? Подожди! – спросил Юлиан, поглядев на нее сверху. – Выходит, все это время я искал ответ, а он был здесь, у меня в руках?

Опять кивок.

– Раум правду сказала, значит, насчет их следов в истории и того, что они появлялись в различные эпохи? Что у них есть свои планы на мою судьбу?!

Демоница никак не отреагировала, лишь опустила взор. Глаза ее укрылись за пышными ресницами, и она притихла, будто ничего не ведая.

– Вериателюшка… Вериатель, скажи мне, пожалуйста! Душа моя…

Однако она молчала и глядела вниз, грустная и отрешенная. Юлиан понимал, что ей должно быть известно много больше. Тогда почему она так упрямо продолжает хранить тайну? В конце концов демоница вышла из сплетенных вокруг нее объятий, взмахнула рукавом серой рубахи, с которого плеснула вода, и пропала в озерце, куда собирались подземные родники со всех пещерных окрестностей.

Юлиан остался в одиночестве.

Вздохнув, он присел на скрипящую скамейку, что стояла у стены пещеры. Здесь отдыхали водоносы перед разносом ведер по кельям. В хранилище воздух был насыщенный, мерзлый, поэтому из-за намокшей после демоницы одежды по всему телу приятно разлился холод. Он сидел на лавочке и вспоминал былое, как вдруг перед ним ярко заиграл красками тот день, когда Вериатель потянула его на Север. Ему тогда ничего не оставалось, как отшутиться про побег в Фесзотовские северные горы, что он пошел бы с ней туда, став отшельником. Но, правда, думал Юлиан, в юности он часто поддавался опьяняющим мечтам, будто сможет так же ловко нырять за своей подругой в воду, плыть за ней в бурном потоке, обнимая, целуя, пропуская мокрые пряди между пальцев. Это было тогда самой великой мечтой, пока с годами он не осознал, что ему не суждено следовать за ней всюду. Что он просто человек… А теперь… Он коснулся горла, жаждущего крови, потом скользнул ко рту и нащупал под пальцами острые удлиненные клыки. К ним он уже давно привык, научившись хранить на губах сдержанную улыбку. Увы, несмотря на крепость тела, он не может отправиться с Вериатель куда захочется – он вынужден жить среди людей. Выбор невелик, однако Юг подарил ему возможность жить спокойно, не чувствуя большой разницы между человеческим бытием и демоническим. Чтобы жить подобным образом на Севере, нужно обладать титулом и землями, как старейшины вроде Филиппа фон де Тастемара.

А если его найдут: и на Севере, и на Юге, – то не лучше ли обрести ответы на свои вопросы там, где он проживет хотя бы сносно?

В любом случае, если он соберется вернуться в Земли олеандра, то для начала ему нужно узнать больше о Ноэле, потому что из россказней паломников он понял, что там случилось что-то неладное. Но что именно? Что вообще могло произойти страшного там, где тысячелетиями правит умелая рука графини Лилле Адан?

Ощутив, как яростная решительность снова захлестывает его, он резко поднялся со скамьи. У него не было выбора – он сам себе его не оставил. Есть только один путь из этих известково-песчаных глубин. Подойдя к двум ждущим снаружи пещеры прислужникам, которые грели руки в рукавах, он твердо заявил:

– Передайте мохадан, что я согласен! И готов!

* * *

Во всех этих неторопливых приготовлениях ему отчего-то вспомнился суд в Йефасе. Его тогда тоже окружили вниманием, но сейчас он сам явился, чтобы получить желаемое. Он принес клятву верности мохадан, вступив в культ. Ему коротко обрезали длинные черные волосы, и он задумчиво глядел на падающие к его ногам пряди, которые сворачивались серпом. После этого его обмыли. Только, в отличие от Йефасы, он чувствовал в действиях жрецов невольное уважение и робость.

Вскоре Раум начала собираться с силами, чтобы явить из своего безобразно раздутого чрева дитя. Не обычных сотрапезников, которые рождались, чтобы тут же обрести дом внутри людей и расселиться по Югу, а дитя истинное – такое же, как она сама. Это призвано было стать ее наследием, которое придет ей на смену, пожрав ее саму и забрав память.

Юлиан тогда днями сидел возле нее, пребывая в каком-то странном состоянии опустошения и угасшей злости. На нем была желто-красная мантия с оборками, расписанная по краям золотом. Ему принесли кресло и постелили мягкое шелковое ложе. Больше стража никого не впускала в Священный зал, дабы отвести любую угрозу из-за жрецов, поэтому у него было много времени поразмыслить о том, как далеко он зашел.