Часть их боли

И Сирагро, следуя рядом, рассказал о том, как им пришлось ждать, пока к ним через объятый дымом дворец не пробьется гвардия. Мастрийцев тогда много полегло. А Дзабанайя? Юлиан спросил про пылкого посла. А Дзаба, отвечал с неудовольствием оборотень, выжил, да только обгорел сильно, отчего его долго выхаживали лучшие целители. После того как он побегал с саблей по дворцу и надышался дымом, а потом потерял сознание в саду, едва не отдал Фойресу душу. Но ожоги с лица посла убрали, разве что около глаз и губ остались розоватые следы, словно сильно натянули кожу.

– Ну а твой достопочтенный отец после той ночи заперся в своем особняке и никому долгое время не показывался. Ходили слухи, что он оплакивает тебя, пребывая в трауре. Правда, кто-то говорил, что и сам он слишком плох. Получается, он все же пекся о твоем здравии и выхаживал! – закончил Сирагро.

Юлиан кивнул, якобы подтверждая слухи, а сам с усмешкой подумал: «Ах, Илла, двуличный негодяй. Траур он носил по мне, значит? Оплакивал своего сына… пытаясь передать дар. Да, увы, не вышло? Или что-то тебя остановило? Точно не отцовская любовь, ибо ты любишь только свою грязную жизнь. Но это все мы сейчас и выясним…»

Мимо мелькали стройные платаны. Все было так знакомо, так привычно возвышался над черепичными крышами массивный дворец, что казалось, будто и не было той отвратительной ночи, оставившей у Юлиана воспоминания о своей смерти.

Распрощавшись с оборотнем Сирагро, Юлиан приблизился к особняку, пахнущему цитрусами. Перед ним распахнули ворота, он спешился и вошел в просторный двор особняка бодрым, господствующим шагом.

К нему уже прытко мчался новый майордом – прошлого, который позволил беглецу сбежать по весне, продали на мясной рынок вместе с другими невольниками, а также тем мальчиком Аго.

– Почтенный Ралмантон… – воскликнул майордом. – Вы вернулись?!

– Вернулся. Видишь же, стою около тебя. Или ты слепой?

– Нет-нет! Мой хозяин, он будет рад увидеть вас… Но прошу, подождите в гостиной до его возвращения. Хозяин во дворце. Я тотчас пошлю слугу с докладом! Подождете?

– Посылай. Теперь подожду, – ухмыльнулся Ралмантон.

И он прошел к особняку.

– Но куда вы?

Юлиан меж тем уже миновал гостиную и стал по-хозяйски подниматься наверх.

– Куда же вы? – повторил в ужасе майордом.

– Кто я, раб? – холодно поинтересовался у него Юлиан, обернувшись. – Кто я, тебя спрашиваю?

– Вы… Сын хозяина… Почтенный Ралмантон.

– Тогда почему ты держишь меня, будто просителя, в гостиной? Я похож на просителя? Я похож на незнакомца?! Не смей тревожить меня по пустякам, а то прикажу выпороть! Лучше принеси мне графин с кровью из подвалов.

И испуганный майордом оцепенел, потому что помнил, чем закончился в прошлый раз отъезд молодого хозяина. Никто в доме не понимал, каковы отношения между отцом и сыном. И отчего сын долгое время лежал в запертой комнате, куда смели входить лишь телохранители хозяина. Чуть позже он сообразил, что угрозы ему нет, а молодой хозяин уходить не собирается, поэтому поклонился и исчез за кувшином, пока Юлиан беспрепятственно бродил по особняку.

* * *

Уже поздней ночью, когда луна светила серпом в небе, а цитрусовый сад позади двора шумел из-за сильного ветра, Юлиан услышал скрип отворяющихся ворот. То, что Илла вернется в особняк не сразу, он понимал. Вполне в характере советника пренебрегать неугодным гостем. Понимал он и то, что во дворце у Иллы будет время тщательно продумать встречу, что превращало предстоящую беседу в попытку попасть в нору к старому злому удаву, который уже изготовился для смертельного броска.

Даже когда до слуха Юлиана донесся говор рабов, уносящих пустой паланкин, и тогда он не сдвинулся со своей скамьи в саду, где любовался апельсиновыми деревьями, потяжелевшими от сочных плодов. Он продолжал сидеть, пока к нему не подбежал майордом. И только после взволнованной фразы «Вас ждут…» он поднялся, всем своим видом демонстрируя достоинство. В окружении охраны он размеренной походкой прошел сад, попал в гостиную и увидел, что в ней пусто.

– Он у себя в покоях… – промямлил майордом.

Юлиан не спеша взошел по мраморным ступеням, пока не оказался перед дверью в опочивальню. Ее услужливо распахнули. Илла Ралмантон сидел в своем высоком кресле, отвернутом от стола. На нем уже был надет его алый домашний шелковый халат, будто прибытие гостя – дело обыденное, не стоящее даже цаллия его внимания.

Осмотревшись, Юлиан тут же подметил, что из спальни убрали все прочие кресла, и понял: его пытаются заставить стоять, как какого-нибудь раба или малозначительного посетителя. Тогда он, развернувшись, обронил:

– Принесите кресло.