Часть их боли

Прошел всего день с момента приезда молодого Ралмантона. О нем заговорили. К нему сыпались приглашения во все богатые дома: и к церемониймейстеру, и к известным магам, и к влиятельным чиновникам, заведующим казной. На часть он отвечал согласием, от некоторых отказывался, пока на глаза ему не попалось составленное изящным острым почерком письмо Дзабанайи Мо’Радши. Тот призывал в молитвенное для мастрийцев время встретиться с ним в Древесном зале.

Переодевшись, Юлиан покинул особняк, дабы повидать старого приятеля. Перед ним вырастал дворец. То, что дворец воспрянет после страшной огненной ночи, было неотвратимо, как сама жизнь или смерть. Именно поэтому, проезжая по оживленной аллее Праотцов, молодой Ралмантон то и дело узнавал спешащих мимо чиновников. С ним здоровались, а он склонял голову в ответ и сдержанно улыбался.

Во дворце его встретил все тот же черный платан. Помнится, в ту ночь злое пламя ползло по его толстенному стволу, ненасытно обгладывая отслоившуюся кору. Тогда белоснежные цветы почернели, сморщились и опали тлеющими искрами, а растопыренные сучья превратились в старую кочергу, которая годится только для ворошения углей в камине. Но, к удивлению Юлиана, платан сейчас был жив, цел, хотя и носил на себе следы былой трагедии. С него обрезали все мертвые сучья, а те, что остались целы, обросли пышной серо-серебристой листвой. С этой листвой играл ветер, залетающий в арочные двери. И хотя в этом году из почек не народились цветы – признак оставшихся после огня шрамов, – но черный платан продолжал торжественно стоять и подпирать своей громадой куполообразный потолок ратуши.

Всем своим грозным видом дерево будто обещало пережить еще множество подобных восстаний.

Пока Юлиан стоял под шатром раскидистой кроны и спокойным взором рассматривал сквозь ветки верхние этажи, где сновал туда-сюда оживленный люд, из окаймляющих зал беседок – в которых в обеденный перерыв молились мастрийцы – показалась знакомая фигура. Пышно разодетый человек в маске подошел ближе. Его шея была обернута шелковым алым шарфом, который спускался по спине к ногам.

– О, неужели? – горячо воскликнул человек. – Я до последнего боялся, что мое приглашение отправлено всего лишь призрачному гриму. Но слухи так настойчивы, так убедительны… Ты все же жив?! Слава Фойресу! Юлиан!

Дзабанайя Мо’Радша, уже не простой посол, а крайне важный чиновник, один из консулов, снял с себя маску. У него было все такое же красиво-смуглое лицо. Однако уголки глаз и рта, натянутые и розовые, еще напоминали о той страшной ночи. Да и, как показалось Юлиану, он немного постарел за год, потому что седина уже посеребрила его виски.

– А может, перед тобой стоит какой-нибудь наглый мимик? – улыбнулся Ралмантон.

– Стоит проверить! – И консул вдруг протянул ему свою руку.

– Северное рукопожатие… – напомнил Юлиан, подыграв. – Разве не сильный это жест – подать руку, открываясь, что у тебя нет оружия?

– Точно не мимик. Вижу! – тоже еще шире улыбнулся Дзаба. – О Фойрес, я приходил в храм Гаара помолиться о твоей душе, Юлиан! Я никогда не забуду, друг мой, как ты провел нас сквозь дышащие жаром коридоры. Но сердце мое рвалось, что ты сам пропал в огне после всего, что мы сделали… Однако изменники мертвы. Те, что не погибли, были повешены и четвертованы. То была ночь, решившая нашу судьбу! Так что случилось с тобой?

– Это удача, Дзаба, и неудача одновременно.

– Как же это? Объясни, будь добр.

– А разве глубокоуважаемый отец не рассказывал эту историю?

– О нет… Он ходит по дворцу, но сегодня я с ним еще не виделся. Да к тому же говорят, что достопочтенный с утра не в духе.

Юлиан про себя усмехнулся. Действительно, с чего бы советнику быть в духе после того, как к нему вторгся непрошеный гость, отобрав все рычаги для интриг. И он вкратце рассказал Дзабе ту же историю, что и Сирагро: про то, как он лежал при смерти, пока заботливый отец его выхаживал. И консул удивлялся, силился разглядеть такие же ожоги, какие получил сам. Однако ничего не находил. Будто той ночи и не было. Если бы он только знал, как сильно отпечатались в памяти Юлиана те события, он бы искал следы огня не на лице, а в душе.

– Приезжай ко мне, Юлиан, друг, побеседуем.

– Уж не об асах ли мудреца Инабуса?

– То былое. Но я бы хотел познакомить тебя с тем, кто живет в нынешнем дне, кто заменил мне отца, когда мой собственный погиб в схватке с красногорскими юронзийцами…

– Ты о Гусаабе Мудром? Гусаабе Строителе? – спросил Юлиан.

– Да, да, хотя Строителем его называли в молодости. В последние годы он носит титул Мудрейшего мастрийца. Сейчас он очень занят в Ученом приюте подготовкой к осаде Нор’Алтела. Давай я приглашу его в гости, попрошу оставить ненадолго свой тяжкий труд, чтобы отдохнуть. Хотя его блистательный ум никогда не спит… Тебе выпадет честь познакомиться с ним. О, Юлиан! – продолжал жарко Дзаба. – Я же говорил, что воспарившая в небе огненная Анка – это благой знак. Говорил же?!

– Говорил, – улыбнулся собеседник, с лаской вспоминая Уголька.