Часть картины

Дедушка гладит ее по голове. Говорит, что в ее возрасте он уже вовсю охотился. Что это был единственный способ не умереть с голода там, где им наказано было жить, там, куда их везли в теплушках бесконечными голодными неделями, делая остановки только для того, чтобы выложить у дороги трупы. Из еды давали пустую похлебку, да и то через день. Их вывезли в пустошь, где перекати-поле не перекатится, да велели рыть землянки. А вдали виднелись абрикосовые деревья. Оголодавшие переселенцы сдирали и запихивали в иссохшие рты еще совсем зеленые плоды, пока их не отогнали прочь. Тогда он чуть не помер — столько абрикосов съел разом.

Он был младшим из братьев, и только он и выжил в той страшной дороге — стараниями матери, которая урезала доли всех остальных ради него, любимого. И вот дедушке десять лет, они вдвоем — вдали от дома, без средств, без крыши над головой. Там и прибился к такому же старику, как он сейчас, который и выучил его охоте.

Потихоньку они окрепли: поставили дома, завели хозяйство, принялись засушивать уже поспевшие абрикосы, чтобы пить чай не пустой, русский, а как здесь принято, — с молоком и курагой вприкуску. Так за соседским чаем дедушка встретил бабушку и больше с ней не расставался — до самой ее смерти, как раз накануне возвращения домой. Тогда уж в тех местах стало беспокойно: национализм крепчал, пришлых шугали, женщин без паранджи оскорбляли. Все больше стычек, все меньше покоя. Бабушка не хотела такой жизни для дочери, родившейся, когда они уже почти перестали надеяться. Дочери болезненной, нервной, слишком хрупкой, слишком нежной для этих мест, дочери, так и названной: «терпеливый цветок». Дочери, росшей со знанием о том, что где-то есть ее настоящий дом, который страшные люди отобрали у нее страшной майской ночью за год до конца страшной войны.

Дедушка и мама похоронили бабушку и в числе первых смогли вернуться домой. Приехав в город, дедушка только озирался, уже сомневаясь, что найдет свой дом. Он не хотел думать: бывший дом.

Когда они постучались, дверь открыл высокий светловолосый мужчина под тридцать. По их напряженным лицам он сразу понял, кто они такие и зачем пришли. Дедушка отодвинул его в сторону и прошел внутрь. Он больше не узнавал свой дом, все было иначе. И все равно — это был его родной дом. Страна менялась, порядки менялись, но дом выстоял.

Переговоры пришлось вести дочери, бойко разговаривавшей уже на трех языках. Та рассчитывала увидеть захватчика, а нашла друга — тоже из семьи переселенцев, только с Кубани. Мужчина согласился продать дом и участок за умеренную цену, но предложил не торопиться и жить пока так: чтобы подыскать жилье себе, чтобы гостям не пришлось выкладывать разом всю имеющуюся наличность, чтобы они с отцом смогли бы для начала найти какую-нибудь подработку. Они пожали друг другу руки — мужчина удержал ее руку в своей чуть дольше положенного. Вечером они пожарили чебуреков, вынесли в сад стол и ужинали там, под распускающейся сиренью, до темноты. Отец давно ушел спать, а они как будто этого и не заметили, сидели и говорили, пока не закричали первые петухи.

Через полтора месяца, когда никто уже не вспоминал, что они здесь на правах гостей, она будет на рассвете красться не из своей комнаты и увидит, что отец стоит на веранде и смотрит на нее через стекло. Она затянет халат потуже, выйдет в утреннюю прохладу и молча сядет на деревянное крыльцо. Когда снова прокричит петух, отец спросит: «Ты же не из-за дома?» Она покачает головой. Он вздохнет с облегчением и скажет: «Так живите уже нормально». Она спросит: «Значит, ты не против? Он же не из наших». — «Как будто наши все хорошие. Он — хороший», — ответит отец.

Еще через месяц сыграют скромную свадьбу.

Сонин папа время от времени будет шутить: его взяли в мужья с домом в приданое; мама будет говорить, что так все и было. После этого он серьезнел и крепко прижимал к себе маму, закапываясь носом в ее густые темные волосы. «А вдруг бы ты не приехала. Как бы я без тебя?»

Так и появится Софья, нарочно названная чужим, греческим именем, в честь старухи-румейки, что помогла дедушке с бабушкой зачать Сонину мать.

Соня слушает мерный дедушкин рассказ и успокаивается. Но стоит ей взглянуть на шерстяной комок, как она вновь начинает всхлипывать.

— Сейчас же нам есть чего кушать! Зачем, зачем мы тогда?..

Дедушка говорит, что никто не знает, как обернется: сейчас не голодаем, а через годик, может, опять что случится. Он твердит про какой-то «дифолт», говорит, что сейчас все нестабильно, а сад, огород и лес всегда прокормят. Поэтому он и взял ее с собой. Случится чего — хоть уметь будет.

Она несогласно машет головой: ни за что!

Дедушка целует ее в лоб и говорит, что, если повезет, так и будет. Лишь бы не было войны, задумчиво говорит он вдруг на русском.

Она выкапывает руками ямку и бережно убирает поникшее тельце.

— Дедушка, а как думаешь, это он или она?

Дедушка только пожимает плечами.

— Лучше, чтобы он. А то вдруг есть зайчонки. Как же они без мамы?

Зайчата, дедушка поправляет ее. Почти не говоря по-русски, он легко исправлял ее ошибки.