Частная жизнь импрессионистов

Порой можно было предположить, что Огюст Сезанн, вероятно, охотно (и даже с радостью) принял бы факт существования внука. Что его раздражало на самом деле (ведь он понимал: что-то неладно), так это то, что его держали за простака. Сам Сезанн (сын) тоже был рожден вне брака и по некой извращенной логике, которой иногда руководствуются в семьях, именно поэтому (и возможно, не без оснований) до сих пор страшился отцовского гнева. В действительности Огюст Сезанн, хоть и весьма сдержанно, всегда помогал сыну. «Выкупал» его из критических ситуаций, смирился с собственным разочарованием из-за выбранной Полем профессии, ездил с ним в Париж, чтобы подыскать подходящее жилье, и до сих пор выплачивал ему регулярное содержание. Но поскольку никто не говорил ему открыто, что происходит, чего же можно было от него ожидать?

Поль в типичной для него манере тщательно изложил свои мысли на бумаге, пытаясь играть на предполагаемом желании отца всегда видеть его дома и «невинно» умоляя его дать ему свободу.

Я люблю жить рядом с тобой гораздо больше, чем ты, судя по всему, думаешь, – писал он. – Но, приезжая в Экс, я теряю свободу. Каждый раз, когда мне хочется вернуться в Париж, приходится выдерживать борьбу. Хоть ты впрямую и не запрещаешь мне уезжать, я расстраиваюсь, потому что знаю: на самом деле ты не хочешь отпускать меня. Умоляю, перестань ограничивать мою свободу передвижений. Тогда я буду с еще большей охотой возвращаться к тебе домой. Папа, я прошу у тебя всего двести франков в месяц. Имея их, я сам захочу как можно дольше жить в Эксе и с удовольствием стану работать здесь, на юге, где столько возможностей для рисования.

О том, что, получив это небольшое содержание, он обрел бы свободу ездить туда-сюда, он благоразумно умолчал.

Именно в тот момент в Жас де Буффан приехал директор музея Экса. Он читал отзывы в прессе о выставке независимых художников и пожелал собственными глазами увидеть произведения новой «школы». Сезанн показал ему свои последние полотна. Директор закрыл глаза и повернулся к ним спиной. Придя в себя, он заявил, что Сезанн должен продолжать упорно работать, поскольку «терпение – мать таланта». Что-то – то ли письмо, то ли визит директора, то ли решимость Огюста Сезанна посмотреть, как долго может длиться эта шарада, – сработало. Вскоре Сезанн уже написал Писсарро: «Чуть позже я сообщу тебе, когда возвращаюсь и сколько мне удастся выжать из отца». Огюст согласился оплатить возвращение сына в Париж, но счел, что «это и так уже много». Похоже, с мечтой о доме в Овере, неподалеку от Писсарро, доктора Гаше и прочих друзей, можно было распрощаться.

В Париже художники вели подсчеты. Выручка от продаж, как и ожидалось, оказалась ничтожной. Больше всех – 1300 франков – заработал Сислей. Моне и Ренуар – меньше двухсот; Писсарро – 130; Дега и Берта Моризо не продали ничего. Берта не нуждалась в заработке, а Дега, хотя на самой выставке у него ничего не купили, продал семь из выставочных полотен еще до того, как каталог ушел в печать. У него также стали появляться свои частные поклонники-коллекционеры. А вот Писсарро в близком преддверии рождения очередного ребенка пребывал в глубоком унынии.

Вскоре после закрытия выставки пришли еще более огорчительные вести. Дюран-Рюэль, несмотря на все старания расчистить свои запасники и приступить к новым сделкам, вынужден был с прискорбием признать, что бизнес его стремительно приходит в упадок. У него не было иного выхода кроме как приостановить все выплаты художникам, которым он до того в рассрочку платил по счетам. Для Писсарро особенно это было последней соломинкой. Новорожденный сын Феликс (по прозвищу Тити), появившийся на свет 24 июля, в какой-то мере стал утешением в тяжелой семейной ситуации, но Жюли не переставала скорбеть о дочери, а у Камиля дела шли хуже некуда.

Озаботился будущим и Моне, хотя у него образовалось несколько преданных поклонников, в том числе прославленный баритон Жан-Батист Фор. По окончании выставки Эрнест Ошеде́, богатый владелец универсального магазина, человек с обманчиво суровым взглядом маленьких глаз и вечной огромной сигарой во рту, купил «Восход солнца. Впечатление» за 800 франков и еще четыре полотна по 1000 франков за каждое. Тем не менее прекращение поддержки со стороны Дюран-Рюэля оказалось тяжелым ударом, грозящим подорвать потенциал всей группы.