Чеченский этап

Три дня они шли тайгой, их никто не преследовал. Двигались осторожно, не оставляя следов. Случайно вышли к охотничьему зимовью. Огляделись: с зимы здесь никого не было. Больше суток сушились и отсыпались, нашли спрятанный охотниками топор, нож и котелок с мисками. Это уже было хорошо. Туз и Клещ беспрекословно подчинялись Шраму, они ему доверяли и понимали, что у всех у них дорожка одна. В побег пошли потому, что знали: рано или поздно их прошлое всплывет. Уже не раз выдергивали из лагеря таких, как они, следствие по злодеяниям ОУН – УПА продолжалось. Появлялись свидетели; кололись прижатые к стенке и измордованные на допросах в особых отделах их дружки. Сидеть и ждать, когда выдернут и их, было тоскливо. Каждый из них чувствовал, что тучи над ним сгущаются, потому и рванули. Было не то чтобы страшно за свою жизнь, нет, просто хотелось еще погулять на волюшке да продать свою жизнь москалям подороже. А не сгнить здесь безвестно. Терять-то нечего. Они были на чужбине, их родина, по их глубокому убеждению, была захвачена жидо-коммунистами и порабощена. Никто из них не успел обзавестись собственной семьей, не до того в этой многолетней мясорубке было, а о судьбе своих родичей они ничего не знали. Разметала война людей, разобщила так, что и возвращаться-то в родные края было опасно. Кто их там ждал? Свидетели их дел злодейских. Родственники тех, кого они резали и стреляли. И знал, тот же Клещ, что ему только в леса и схроны можно вернуться. Родное его село – для него место гиблое. Порвут его там, свои же и порвут. Шрам со своими разорвал отношения еще до «волынской» резни. Как-то приехал в село и заявился к своим дядьям. Сказал им о том, что их ждет, если они своих польских жен и детей не отринут от себя, а получил от них насмешки и угрозы. Плюнул и уехал, что с ними стало потом, не знал, да и не хотел знать. Попутали они свою кровь с ляшской, потому ему было их не жаль. Про родню Туза никто не знал, он и не рассказывал, но как-то обмолвился, что у него должок есть в Польше, ему б до Гданьска только добраться…

А тем времением в лагере, откуда они унесли ноги, утром на построении их побег был обнаружен. Немедленно усиленный наряд конвоя с собаками был направлен на единственной лагерной машине вслед ушедшим грузовикам. Догнать их не смогли: дорогу развезло так, что на одном из подъемов машину с конвоем стащило с дороги. Продолжавшийся дождь сделал все попытки поиска безрезультатными, но лейтенант упорно вел поисковую группу вдоль дороги, в надежде обнаружить следы.

В лагере Ляпа и Гвоздь, воспользовавшись ситуацией, устроили нападение на бараки предателей родины. В кровопролитной поножовщине погиб Гриф, так и не сумевший в своих прошениях о помиловании доказать советскому правосудию то, что он своими действиями в немецком плену принес немалую пользу родине, не допустив заброску в тыл советских войск более десятка диверсантов, которых уничтожил, как не «прошедших» проверку на преданность. Он не ждал удара от своих и не заметил, как в его спину вошел нож одного из власовцев. Его вычислили давно, по сути он сам себя сдал, его прошения прочли не только судьи, и сделали выводы.

В ходе драки в проходе барака, выскользнув тенью из-за топчана, грузин Сандро вогнал заточку в горло вору Губе и успел прошептать ему на ухо: «Это тебе за Шахтера, гад». Прошептал и получил нож в поясницу. Три месяца провалялся потом в больничке, но выжил, и, отсидев срок, остался в Сибири, где-то на Ангаре.

До обеда в лагере царил полный беспредел, но потом начальник лагеря отдал приказ применить оружие, и зэки, после первых же выстрелов прекратив драки, разошлись по баракам. Трупы погибших, а их было более тридцати, были захоронены, а в управление ушла телефонограмма о столкновении группировок зэков и совершенном побеге. Через неделю начальник лагеря уехал в управление и не вернулся, получив новое назначение, а зам по оперативной работе обмыл звездочку на майорском погоне и принял лагерь в качестве начальника. Ляпа через несколько дней тяжело заболел, съел что-то не то, как сказал лагерный фельдшер, закрыв его погасшие глаза. Гвоздь и его люди заняли все теплые места. Лагерь стал «красным»…

Тайга, беглые

Они сидели в зимовье у старой, прогоревшей и ржавой буржуйки, огонь горел, вырываясь через дыры в боках, понемногу заполняя дымом само помещение. Но было тепло и сухо, это было главным, и потому уходить не хотелось.

– Там гнезда на березах, надо бы проверить, может, яйца есть, – сказал Шрам.

Туз встал и, тронув за плечо Клеща, вышел из зимовья.

– Ох, ни хрена себе, высоковаты гнезда-то, – задрав голову, рассматривая кроны деревьев, только что пустивших первые маленькие и еще липкие листики, проговорил Клещ.

– Глянь, воронье-то как кружить начало, разорались, как чуят что, мы ж еще только подумали про их гнезда, – сказал Туз и пошел к ближнему, несколько пологому и сучковатому стволу.