Чего ждет Кейт

Нет, он не перестал быть впечатлительным. И остался единоличным королем монологов. Никто – серьезно, никто – не умеет произносить такие речи, как Андерсон. Я слышала, как он устраивал разнос сенаторам Республиканской партии, гуру красоты, оказавшимся расистами, «Унесенным ветром»… да чему угодно. Его разоблачение Рейчел Долежал вполне могло бы подойти для выступления на TED Talks. Больше всего мне нравится тот момент – он обычно выпадает на середину его монолога, – когда Энди говорит: «Все. Хватит, мне надоело, забудем». А потом, спустя секунду, добавляет: «Ладно, но сначала я должен ДОБАВИТЬ…»

Похоже, он просто в какой-то момент понял: можно одновременно расстраиваться и быть забавным. И люди гораздо лучше реагируют на уморительные монологи, чем на рыдающих парней. Но дрожащие губы – совершенно другой знак. Я видела его только однажды.

Это было в субботу, после бат-мицвы Евы Коэн. Мы с Андерсоном всю неделю чувствовали себя друг с другом неловко. О поцелуе никто не знал. Я не говорила Рейне и Брэнди, а Энди точно не делился этим с Вивиан. Все казалось совершенно нереальным. Утром после поцелуя, в воскресной школе, мы то и дело украдкой смотрели в телефоны. Энди предложил мне стать его девушкой – это было очень длинное сообщение, перегруженное наречиями и нервными разъяснениями. Я ответила «да», скинув ему в ответ гифку «Я буду твоим Бэтменом» из сериала «Волчонок», которым он тогда был просто одержим. Несмотря на шутку, все было серьезно. Я чувствовала себя на седьмом небе от счастья целый день.

Но на следующее утро в школе мы как в сумасшедшем доме оказались. Все было не так. В понедельник мы пытались держаться за руки в автобусе, но это выглядело глупо, и мы перестали. И остаток недели старались вести себя как обычно, только чувствовали больше смущения и постоянно улыбались. Не совсем такого я ожидала от отношений. Но тогда, помню, думала, что так, возможно, и чувствуешь себя, когда начинаешь с кем-то встречаться. Вдруг романтические отношения – это просто дружба, которая постепенно стала странной.

Конечно же, остаться наедине мы смогли только в субботу. Обычно я после завтрака приползала к нему прямо в пижаме, но в этот раз уложила феном волосы и даже накрасила губы бальзамом со вкусом вишни.

Но Энди в тот день вел себя очень странно: молчал, явно занятый своими мыслями, и казался почти подавленным. В итоге мы сели смотреть на его ноутбуке «Бегущего в лабиринте», а когда фильм закончился, Энди убежал чистить зубы. Вернувшись, он спросил, может ли поцеловать меня еще раз.

И это был хороший поцелуй. Спокойный и приятный. Но, открыв глаза, я увидела, как дрожит нижняя губа Энди. Он выглядел так, словно очень старался не заплакать.

– Прости, – прошептал он. – Не думаю, что у меня получится.

– Ох. – У меня все внутри сжалось. – Это…

– Мне так жаль.

– Нет, нет. Все нормально. Я понимаю. Ты мой лучший друг, а это все странно. Я понимаю.

Но Андерсон только затряс головой.

– Мне кажется, я гей, – тихо сказал он.

И разрыдался, когда я его обняла.

Сцена двадцать шестая

Мы едем домой, а в воздухе между нами будто звенят слова Андерсона.

«Кейт, он мне нравится. Очень, очень нравится».

Клянусь, каждая клеточка моего тела прямо требует разрядить напряжение момента. Это ведь так просто сделать. Достаточно одного предложения.

– Энди, – тихо говорю я.

«Энди, насчет Мэтта… действуй».

Я могла бы сказать ему, что не так уж и хочу быть с Мэттом. Предложить стать его группой поддержки. Разумеется, я не смогу заставить Мэтта Олсона интересоваться парнями, если он гетеро, но мы хотя бы перестанем чувствовать себя соперниками. Все может снова прийти в норму. Краш – как обычно, страдающий от любви Энди – как обычно, лучшая подруга Кейт – как обычно.

Проблема только одна: я не могу как обычно. Не с Мэттом.

– Мне он тоже нравится, – говорю я. И едва узнаю собственный голос, тихий, но уверенный. Как будто он знал, что я чувствую, еще до того, как это сформулировал мозг. – Очень, очень нравится.

– Я знаю, – вздыхает Энди.

– Но слушай, все будет хорошо. – Я барабаню пальцами по подлокотнику, не сводя глаз с профиля Андерсона. – Я серьезно. Можно подумать, с нами этого никогда не случалось.

– Чего именно?

– Общей влюбленности. Это же наша фишка, разве нет?

Энди качает головой.

– Нет в этот раз. Не по-настоящему.

И мы снова молчим целую вечность, пока Энди не включает в машине музыку. Может быть, хип-хоп разгонит воцарившуюся неловкость.

Но из всех песен во вселенной из динамика звучит «Этот парень – мой». Я не шучу. Боже мой. Этой песне уже лет двадцать, без преувеличения, даже больше. И это вряд ли хип-хоп. Единственная причина, почему она вообще есть в музыкальной базе Андерсона, – его мама: каждый раз, когда с ней случается приступ кризиса среднего возраста, она начинает слушать альбомы Брэнди Норвуд. Поверить не могу, что сейчас заиграла именно эта песня.

– Господь разговаривает с нами через твои колонки? – спрашиваю я.