Человеческая гавань

Когда Симон вечером пришел в дом Анны — Греты, он увидел, что на кухне зажжены свечи. Он почувствовал, что нервничает. В какой — то мере он подготовился, потому что под курткой у него был надет красивый свитер, но теперь, войдя в ее дом, он ощутил всю важность предстоящего события.

Оглядываясь на прошлую жизнь, он думал о том, что долгие годы не принимал никаких решений. Он просто делал то, что считал нужным. Только Спиритус был исключением, но и это исключение было продиктовано необходимостью. Он не мог поступить иначе.

Или мог?

Может быть, он просто раньше никогда не ставил перед собой столь простого вопроса? Выбирал то, что ему казалось верным, и не особо беспокоился о последствиях.

Вот дети, например. Они с Анной — Гретой не завели детей, и, возможно, дело было именно в нем. Но они никогда и не страдали по этому поводу. Если бы их любовь в конце концов увенчалась ребенком, то они, скорей всего, приняли бы его с радостью, но специально они этим вопросом не задавались и к врачам не обращались. Да и об усыновлении у них разговор ни разу не заходил.

Пусть будет что будет.

Это был своего рода фатализм. И легенда о Думаре еще раз показала, что все в мире зависит не от личных пожеланий, а от судьбы. Кому какая на долю выпадет. События происходят сами по себе, и ничего нельзя поделать — только принять все так, как оно есть, так, как оно может быть.

Но теперь он вошел в красиво освещенный дом, чтобы ответить самому себе на очень важный вопрос. Это немного раздражало его, как и новый красивый свитер. Надо было хоть что — то взять с собой — какой — то подарок или хотя бы цветы.

По своей городской привычке он постучал в дверь и только потом вошел. Затем он повесил куртку в прихожей и прошел на кухню.

У плиты он остановился. Здесь на самом деле затевался праздник. Стол был застелен чистой белой скатертью, на нем стояла бутылка вина, в подсвечниках горели свечи. Анна — Грета была одета в голубое вышитое платье с открытым горлом. Симон не видел его по меньшей мере десять лет. Остолбенев от удивления, он остановился на пороге.

Это была женщина, которую он…

Женщина, которую он любил…

И разве она не была красавицей? Да. Была. Шелк платья мерцал, и она выглядела лет на двадцать младше своего возраста. Но это была именно она, Анна — Грета. Его Анна — Грета, с которой он прожил столько лет своей жизни.

Симон сглотнул, не зная, куда девать руки. Надо было сделать какое — то движение… Вместо этого он кивнул на стол:

— Что ты здесь устроила? Это… так красиво.

Анна — Грета улыбнулась:

— В таких случаях обычно затевают маленький праздник.

Симон сел за стол и протянул руку, Анна — Грета взяла ее.

— Да, — сказал он, — это понятно. Теперь у меня нет ни малейших сомнений.

— О чем ты говоришь?

— О том, что я хочу жениться на тебе. Ясное дело, хочу.

Анна — Грета улыбнулась и закрыла глаза. Не открывая глаз, она тихонько кивнула. Симон проглотил комок в горле и сжал ее руку.

Теперь это так, подумал он. Теперь это так и будет. Свободной рукой он полез в карман, достал оттуда спичечный коробок и положил его на стол между ними.

— Послушай, — сказал он, — я должен тебе кое — что рассказать.

Дьяволы исчезают

Андерс и Элин провели вечер за вином и разговорами. Элин развела в гостиной огонь в камине и села рядом, Андерс сидел на кухне и смотрел на бусины, пытаясь что — то понять. Но в голову ничего не приходило. В доме было так тихо, что было слышно дыхание Элин.

Из кухонного шкафа он достал старые магнитофонные бобины и целый мешок кассет. Пленка на бобинах пересохла и почти рассыпалась в руках. На них, судя по надписям, была записана в основном шведская музыка. Кассеты оказались в лучшей сохранности. Андерс остановил свой выбор на кассете с надписью: «Калле набирает номер».

Кассетник стоял тут же на полке, но без шнура. Андерс нетерпеливо рылся в ящиках. Где же этот чертов шнур? В детстве он слушал эту запись много раз, и она ему нравилась. Интересно, что он скажет теперь?

Наконец он нашел шнур, подключил магнитофон и запустил кассету. Послышался шорох, и Андерс прибавил громкость.

«Здравствуйте, меня зовут инженер Мостерсон»…

Андерс почти прижался ухом к динамику. Времена веселых детских радиопостановок давно миновали, но Андерс смеялся над наивными вопросами мальчика Калле и веселыми ответами его друзей так, как когда — то смеялся в детстве.

Дослушав кассету, Андерс нажал кнопку «стоп». В животе у него засосало, на глазах выступили слезы, он чувствовал боль, но, пожалуй, это была сладкая боль и сладкие слезы. Андерс вытер глаза и налил стакан вина. Когда он снова запустил кассету, на кухню вошла Элин.

— Что это?

— Калле. Тебе нравится?

— Нет, не сказала бы, что очень.

Андерс обозлился, что она критикует то, что доставляло ему такое удовольствие. О таком — о детских воспоминаниях — плохо не говорят. Элин зевнула и сказала:

— Пойду спать.

— Иди. — Она задержалась на мгновение, и Андерс добавил: — Я останусь тут. Никакой опасности нет, так что не бойся.