Человек без лица

Дождь барабанил все сильнее, по мере нашего продвижения вглубь разъеденных временем и огнем улиц, стекал в маленькие ручейки и собирался в огромные потоки – не было ливневок, которые бы уносили воду. Вместе с ними плыла грязь и бесчисленные обломки. Некоторые особо бурные потоки угрожающе пенились – могут снести здорового человека точно также, как весь этот мусор.

Было похоже, что дождь приносит облегчение всей этой разрухе. Омывает старые раны, разносясь по веренице улиц, словно кровь по венам. Успокаивает тени.

Так видел я, как черные провалы окон вдруг неожиданно просветлялись, смывая с себя черную краску траура, хранимого ими долгие годы. Смолкли недовольные скрипы, затих раздраженный гул. Со стен, вместе с дождем, стекала усталость, и здания неожиданно находили в себе силы простоять еще немного дольше, прежде чем рухнуть под тяжестью памяти. Вместе с ними и мне показалось, что идти становится легче.

Но это продлилось недолго.

Прямо над нашими головами сверкнула молния, ослепляя и распугивая то спокойствие, настигшее город. Вновь в старых провалах зашевелились тени, беспокойно затрещали деревяшки и загудели в негодовании бетонные плиты. Оглушающий грохот пронесся по улицам, многократным эхом отражаясь от руин. Он залез в каждую щелочку, пробрался в каждый дом, разбудил каждого призрака, которого затаили разрушенные строения. И все они повылазили наружу. Завыли вместе с взбушевавшимися ветрами. Загремели вместе с обсыпающимися камнями и расслабленными петлями. Весь город вскричал в ужасе, пробужденный от блаженного сна. И там, где всего мгновение назад дождь вода убаюкивала своим журчанием, теперь из-за молнии разрастался пожар.

Огонь захватывал дом за домом, перекидывался с ветки на ветки, поглощал улицы. Измученный голодом он выгрызался в саму землю. В одно единственное мгновение пламя охватило весь город. Не было никакого дождя – он испарялся раньше, чем мог достичь земли. Безумная стихия стремилась утолить свои желания, облизывалась в предвкушении трапезы. Ее языки вырывались в облака, желая надкусить и распробовать небеса. И там, где недавно царила прохлада, вдруг стало невыносимо жарко.

Из неоткуда явились крики и стоны. Мольбы и проклятья. Тысячи людских языков кричали от боли, сожаления, страха и злости, сливаясь голосами в единый вой. Они просто обрушились на город, как молния до этого, утопили его в своем безудержном стенании. Рыдали не только женщины и дети, но и мужчины: они лежали, придавленные обломками или лишившиеся сил и веры в спасение; они пытались бежать; в слезах молили незнакомцев помочь. Слышались проклятья, произносимые сразу на нескольких языках, устремленные к небу, к другу, к родному и самому себе. Проклинали себя, проклинали богов, проклинали судьбу, проклинали слабость, вдруг подкосившую ноги. Смирившиеся же просто прислонялись спиной к оплавленным стенам и безучастно смотрели на поглощавшее все пламя. Некоторые не могли сдержать смеха, подступившего к горлу, и захлебывались в истерике, не замечая, как обугливаются пальцы, вцепившиеся в какую-то мерзость, раньше считавшуюся вещью. Мимо проносились крики боли и крики безумия. Лепестки пламени отражались в лице насильника, безнаказанно раздвинувшего ноги плачущей и обреченной женщине. В глазах матери, раскачивающей на руках безжизненное тело младенца, застыло отчаяние. На устах старика, держащего руку бабки, придавленной плитой, повторялась одна и та же неразборчивая фраза. Остекленевшее лицо девушки можно было спутать с кукольным – она лежала неподвижно на земле, не реагируя на десятки давящих ее ног – она была уже мертва. Я отчетливо видел ее широко раскрытые, голубые, как безоблачное весеннее небо, глаза.

В свете пламени безостановочно блестел металл. Разбрызгивалась кровь. Много крови. Она текла из рассеченных артерий, отрубленных конечностей, перегрызенных глоток. Она плескала из стороны в сторону, но неуклонно оседала на черном балахоне, вздрагивающем от близости пламени. По коже пробежал мороз. Я даже не заметил, как оказался прикован коленями к земле. Огонь уже пускал слюни, поглядывая на мою одежду. Под ногами у меня растекалась кровь. И мои руки были заляпаны ей по самые локти. Она была теплой. Даже горячей, под стать окружавшему меня аду.

Фигура впереди вновь занесла руку и опустила без капли сомнений. В огне блеснула коса. Несмотря на тонны жертв, сталь на ней была кристально чиста и отражала в себе весь творившийся ужас. Руки, одетые в перчатки, сжимали темное древко легко и непринужденно, привычно и безразлично. Фигура, скрытая капюшоном, повернулась ко мне. Я не мог разглядеть лица – на меня смотрел лишь темный бездонный провал. На секунду мне показалось, что я уловил удивление в выражении темноты.