Человек без собаки

Они просидели в «Аисте» почти два часа. Он изложил все, что ему известно по делу, а она слушала с полуприкрытыми, ничего не выражающими глазами. Они работали вместе уже много лет, и Гуннар знал, что это вовсе не означает, что она с минуты на минуту заснет. Наоборот, чем более тупым был ее взгляд, тем с большим вниманием она слушает.

— Черт-те что, — сделала она заключение.

— Ты так считаешь?

— Да. Ничего нелепее в жизни не видела. Какие у тебя соображения?

Гуннар Барбаротти покачал головой:

— Никаких. В этом-то все и дело: никаких соображений у меня нет.

— Никаких?

— Никаких.

— Нет?

— Нет.

Эва Бакман тщательно собрала крошки печенья с блюдца:

— А как они?

— Кто — они?

— Все семейство… У меня странное чувство, что… — Она внезапно замолчала.

— Какое у тебя чувство, Эва?

Она молча достала пачку сигарет.

— Ты что, опять закурила?

— Нет… ты меня неправильно понял. Я просто любуюсь на пачку… Кстати, дома мне курить запретили, а на балкон в такую стужу не пойду ни за что.

— Прошу прощения. И какое же у тебя чувство? Ты сказала «странное»…

— Да… — Она почему-то понизила голос и придвинулась поближе: — Если убита женщина, мы в первую очередь интересуемся, была ли она замужем. И если была, мы беремся за мужа.

В восьми случаях из десяти он и есть убийца. Не надо искать собаку у соседей, если она зарыта в твоем саду. Что я хочу сказать? А вот что: похоже на дела семейные.

— Никогда не знал, что ты принимаешь меня за идиота, — мрачно сказал Барбаротти. — Ты что, всерьез считаешь, что я об этом не думал?

— Ну что ты! Как ты мог так подумать! — Она достала сигарету из пачки и понюхала.

— Гм… — сказал Барбаротти.

— Любуюсь на пачку и нюхаю сигареты. Это же не вредно? Так что ты сказал?

— Не помню… Кажется, пытался тебе втолковать, что в этой семейной драме ничего не клеится.

— А почему?

— Ты считаешь, Розмари Германссон способна укокошить одним махом своего собственного сына? И внука заодно? Эва, черт подери, она же старенькая училка ручного труда! Учительницы труда не убивают своих близких направо и налево!

— Она еще и немецкий преподавала. Я у нее училась два года.

— Да какое это имеет значение? Поднатужься, Эва. Сосредоточься, а то тебе придется самой платить за кофе.

— All right, — сказала Эва Бакман и отложила сигареты. — Я же не сказала, что это госпожа Германссон всех там поубивала. Я просто думаю… надо покопаться в их семейных отношениях. Что тебя смущает?

Барбаротти хмыкнул:

— Ты всерьез полагаешь, что кто-то из них мог похитить Роберта и Хенрика? Зачем? И главное — как?

Эва Бакман пожала плечами.

— Не знаю, — призналась она. — Пытаюсь придумать что-нибудь конструктивное. А ты сам-то как считаешь?

Гуннар Барбаротти вздохнул и поднял руки вверх — сдаюсь.

— Я же сказал. Никаких соображений.

— Вот видишь. — Он так и не понял, торжествует она или пытается его подбодрить. — Но ведь у тебя есть план действий? Даже когда не знаешь, что предпринять, что-то предпринимать все равно надо.

— Очень вдохновляющий разговор у нас получился, — кисло улыбнулся Гуннар. — Конечно, план действий есть.

— И?

— Что значит — «и»? Хочешь послушать?

— А для чего мы здесь сидим?

— Сестра. Кристина.

— Так.

— Завтра еду в Стокгольм. Кстати, осмотрю и квартиру Роберта.

— Так.

— Не повредит. Оттуда — в Упсалу, попытаюсь разобраться в студенческих делах.

— Студенты будут очень рады. Особенно в праздничные дни.

— Еще бы. Ждут с нетерпением.

— Спасибо за кофе, — сказала Эва Бакман, — и желаю, чтобы экскурсия оказалась удачной.

— Год уже не был в Стокгольме.

Вилла, где жила Кристина Германссон с мужем и сыном, располагалась на Муссеронвеген, в Старом Эншеде. Большой деревянный дом двадцатых или тридцатых годов постройки, прикинул Гуннар Барбаротти. Сейчас стоит около пяти миллионов, скорее больше, чем меньше. Прикинул, сколько его трехкомнатных могло бы уместиться в этом замысловатом, с мезонинами и эркерами, здании под ржаво-красной, с красивыми изломами черепичной крышей. Штук пять, не меньше.

Муж, Якоб Вильниус, еще не пришел с работы — придет примерно через час, пояснила Кристина Германссон. Он тоже очень хотел с вами встретиться, если, конечно, инспектор располагает временем. Конечно, конечно, инспектор располагает. Сын Кельвин у няни, через два дома отсюда. Поскольку Кельвину еще не исполнилось двух лет, от допроса можно пока воздержаться.

Кристина пригласила его на просторную, открывающуюся в сад веранду с инфракрасным обогревом. Лет тридцать, каштановые стриженые волосы. Кажется, такая стрижка называется «паж» или что-то в этом роде. Или «гаврош». Красивая женщина. На такую жену и такой дом я никогда не заработаю, проживи хоть триста лет, трезво констатировал Барбаротти. Трезво… вряд ли трезво: почему этот укол комплекса неполноценности он ощутил именно сейчас? Обычно ему были несвойственны завистливые классовые рефлексы. Но что-то такое было в этих быстро сгущающихся лиловых сумерках… в силуэтах старых яблонь в саду, в поскрипывании старой плетеной мебели, в тонких, изящных чайных чашках — Мейссен, если не ошибаюсь… Он вдруг почувствовал себя как бедный родственник из провинции.