Человек эпохи Возрождения

Хороший у него рояль, говорит Лора, очень. Творческая личность довольствуется инструментом пожиже. Что ответить? Только пожать плечами. Лора, по-видимому, считает несправедливым, что у творческой личности нет чего-то, что есть у него. Рояль – только вещь, не надо одушевлять рояль. Ей, к счастью, инструмент не нужен. Она сама – изумительный инструмент.

Значит, в Норвегию… А чего еще он хочет? – О, множество разных вещей! Поскорей научиться играть на рояле, дожать в ближайшее время Ветхий Завет. Каждый культурный человек должен иметь представление. Пусть теперь скажет она. Он ждет уклончиво-изящного ответа, но нет, все просто: ей надо выучиться петь. – Это ясно. – И еще… Еще ей хочется полноты… – Полноты? Непонятно. – Полноты отношений, всего… Пробиться к подлинной жизни. Объяснить понятней она не в силах. Из чего состоит его жизнь?

– Как у всех, – отвечает он, – из работы и отдыха. – Он много, очень много работает.

А ей, разумеется, он понимает, мужа надо иметь, детей, но он должен предупредить: дети его не особенно интересуют. Возможно, что-то изменится, но пока…

При разговоре о детях в его глазах возникает испуг, не оставшийся, как он видит, без Лориного внимания. – О, пусть он не беспокоится, сейчас, сию вот минуту, ничего такого, непоправимого, не случится. – Почему так брезгливо? Они ведь свободные люди.

Утром, почти одетая, Лора смотрит, как он застилает постель. Ровно-ровно, не оставляя складочек. Где он так научился, в армии? – Почему в армии? Он всегда любил…

Он стоит под душем: хорошо бы выйти, и – никого. Лора все-таки отнимает у него массу сил. Он знает, что будет делать: бросится на свежезастланную кровать, повспоминает ночь. Это желание, к его удивлению, сбывается: когда он выходит из душа, то Лоры нет. Ни слова, о друг мой…

Ничего, ничего, вернется. Он превосходный любовник, объективно. Она вернется. Однако та ночь оказывается в истории их отношений пока единственной.

* * *

И вот теперь, в начале декабря, он стоит у окна, ворон больше нет, и перебирает свои неудачи.

Однажды попробовал выяснить, не мешает ли пению маленький рот. Ему всегда казалось, что певицам требуется большой рот, как пианистам – большие руки. И чего он, собственно, сказал плохого?

Еще спрашивал про кирпич.

– Вокалистки, по-твоему, все – идиотки? – Все, чего он добился.

Но сколько весит кирпич? Его помощник ответил.

– Вот и целуйся с помощником! – А сколько весит кирпич, не сказала.

Вот ведь досада, досадища. Все приставал к ней с расспросами про творческую личность, хороший ли тот любовник, и Лора, рассердившись, однажды ответила:

– Подходящий.

С конца ноября он стал пытаться отвыкнуть от Лоры, как люди бросают курить. Кроме нескольких срывов – в духе пусть он позвонит мне, только наоборот, – все протекало гладко, они уже две недели не разговаривали. Рана подернулась нежной тканью, но сегодня, когда Рафаэль ушел вниз и ему почти удалось договориться с банком – Виктор за несговорчивость прозвал этот банк Мастурбанком, – так вот, когда он собрался было уже заняться с Евгением Львовичем, позвонила Лора, и снова все осложнилось.

Ей нужно с ним повидаться. Интонации цвета хаки. Артистка. И вместо того, чтоб сказать, что не хочет он больше видаться, ни видаться не хочет, ни разговаривать, он произносит как можно более равнодушно:

– В субботу, в одиннадцать, на нашем месте, у Новодевичьего?

Все равно получается жалко, заискивающе. Заехать за ней? – Что? Нет. – Она из общежития поедет?.. Ни слова, о друг мой… Отбой.

Спустя полчаса он вспоминает про учителя, неловко вышло. Потерянное время будет Евгению Львовичу возмещено. Зовет Кирпича наверх.

– Не обиделся?

– Чего ему обижаться? Евгений Львович вас уважает.

Откуда Кирпич это взял? Сам он теперь ни в ком не уверен.

– Знаете, как они называют вас?

– Как? Как они меня называют? – мол, давай, говори и иди.

– Человек эпохи Возрождения. И еще – Патрон.

Ничего, как будто бы, страшного. А все-таки – не добавляет. Они, значит, говорят о нем там, внизу.

Вспоминает лицо Рафаэля, когда тот увидел его рояль. “Не по жопе клизма” – было на этом лице написано, или не знает Рафаэль таких выражений? Знает, все знает, ученый. Энциклопедист.

– Еще что?

– Про музыку я не понимаю, – признается Кирпич, – а Евгений Львович рассказывает интересно.

О чем, о чем он рассказывает? Не умеет Кирпич врать. Ну же, строитель! – Про Николая Второго, про то, что он тоже… – Все ясно. Он тоже. Он тоже – ворон стрелял? Государь-император не только ворон, он и кошек, и петухов. На Кирпича смотреть страшно. А об учителях он был лучшего мнения. Он им платит, в конце концов.

* * *

Субботнее утро. Выпавший за ночь снежок уже полностью превратился в грязную жижу. В Москве еще поздняя осень.

Зачем она его позвала? Что-нибудь надо. Арендовать зал. Она невнимательна к деньгам. К деньгам не бывает ровного, спокойного отношения. Расточительность, скупость или, как у нее, слишком подчеркиваемое презрение. Скоро узнаем, зачем звала.