Человек эпохи Возрождения

Кто-то должен ему помочь. Кира поглощена изучением пирожного, Сому тоже не до него. Петя, Петечка, осветитель. Плохо стоит на ногах и речью владеет неважно. Требуется консультация: каждый день раскалывается голова.

– Такое чувство, что мозгу в ней не хватает места.

И шум в голове? – И шум.

– Шум трения мыслей. – Эмиль говорит чуть громче, чем следует. Быстро он обучился актерскому мастерству.

– Издеваешься, доктор? – Петя берет его за руку, заглядывает в глаза. А руки у Пети сильные. – Выпендриваешься перед… – кивает в сторону Киры.

– Может, немного. Прости.

– Это ничего, это мы можем понять. – Петя меняет местами его тарелки-рюмки с Алениными, кажется, даже шлепает ее под зад – со мной пошли! – и объявляет: – Прошу поднять бокалы за родителей нашей Милы.

Гости уже с трудом отрываются каждый от своей еды, болтовни.

А Петя истошно орет:

– Горько! Го-о-орько!

Как же, при всех?.. Эмиль смотрит на Киру, подходит к ней.

– Горько!!! – не унимается Петя.

Поцелуй выходит формальным. Но на душе у Эмиля не то что лучше, а просто совсем хорошо. Хотя и слов еще за сегодня между ними не было сказано. Когда он только вошел, неподалеку от нее сел, она улыбнулась, кивнула, но всего-то и произнесла: “О, привет”.

А ведь может выйти и так, что они поговорят, посидят и останется все на уровне прикосновений, запахов, переглядываний, случайных фраз, одного диетического поцелуя…

– Ты присмирел, – теперь говорит она.

– Постарел?

– Нет, именно присмирел. Меньше стало мальчишества.

– Любишь мальчишество? – спрашивает Эмиль.

Кира кивает.

Пауза.

– А в Кирилле мальчишество есть?

Она показывает: погляди, как он смотрит на свой автобус! Двухэтажный, в автографах. Не автобус – мечта.

И уже без слов: как тебе твоя дочь? Эмилия – так Кира ее назвала: Эмиль и я – девочка-шарада, девочка-ребус, новый химический элемент, очень легкий – в хорошем смысле, не то что – взвешен и найден легким, нет.

* * *

Легкость она унаследовала от матери. Та даже не прервала учебы, чтобы ее родить. Разумеется, были и дедушка с бабушкой, и другие счастливые обстоятельства. Это свадьба, не будем про быт. Для кого-то он становится тяжкой работой, а для кого-то и отдыхом, особенно в наши дни. Иудеи превратили хлопоты по хозяйству в служение Всевышнему, но то иудеи. Для мамы ее это тоже своего рода служение: как там про пирожки и про то, чтоб было все хорошо?

Кстати, об иудеях. Кирилл – из-за мамы не назовешь его Кирой – сказал тут на днях: “Как мне нравится, когда у тебя проступают семитские черты!” – жулик, знал уже про отца.

Не то что бы Мила раньше не интересовалась своей историей. Спрашивала, еще перед школой, лет в пять. Мама тогда сказала, что купила ее в “Детском мире”.

– А теперь скажи, как на самом деле, – попросила Мила.

Кира в тот момент растерялась, а Мила нет:

– Не хочешь? Тогда опять расскажи, как купила меня в “Детском мире”.

И только этой весной, когда повстречалась с Кириллом, когда они с Георгием Константиновичем доставили ее прямо домой, опять спросила, но поскольку захвачена была другим, то – чуть-чуть, на десять копеек, и Кира ответила – на пятнадцать, что был короткий роман – или сказала: история? – нет, тоже иначе, – встреча, но Мила заторопилась послать эсэмэску Кириллу, а потом стала ждать, что тот напишет в ответ, и Кира не успела сообщить главного: что Эмиль не бросал ни ее, ни Милу, что он ни о чем не знает, – не успела, потому что легла спать. А Мила даже не задала вопроса, жив ли этот самый Эмиль.

Можно было бы, разумеется, поговорить и в дневное время, но такие вещи лучше обсуждать вечером или ночью, а они уже были заняты для нее другим. Все же Мила отметила про себя, что Эмилия Эмильевна – не просто словосочетание вроде Иванываныча, что есть (или был) – Эмиль, и даже решила, что мама зовет ее Милой, потому что “Миля” зарезервировано за Эмилем. Но Кира, конечно, никак его не звала.

Перед тем как, наконец, перейти к Кириллу, – два слова про математику, необычный вид деятельности для современной девочки: собиралась бы она стать актрисой или, скажем, экономистом, и ничего не надо было бы разъяснять. Сначала Милу учили музыке, но как-то безрезультатно, хотя, кажется, были и способности, и желание, а вот с математикой сразу пошло. Училась она в той же школе, которую совсем недавно окончила Кира, и однажды после какого-то ее хулиганства – а Мила их совершала, как и все остальное, задумчиво, и всегда попадалась – учительница ей велела явиться с матерью, но, вспомнив Киру, махнула рукой.

И, конечно, как все нормальные люди, самые важные свои решения – поступить на мехмат, выйти замуж, поискать отца – Мила принимала не при полном блеске сознания, не взвешивая, не рассуждая, не определив понятия. Что это вообще за разговоры такие – давайте определим понятия? Они ведь определяются не за письменным столом, тем более – не за кухонным или свадебным. В случае с Милой это произошло по ходу следования автобуса номер шестьсот шестьдесят один в парк.

* * *