Человек и другое. Книга странствий

Потому и ходим мы в этих рубахах, так собою взволнованы. С миру по нитке. Битов говорит: «Летят три пичужки через три пустые избушки. Ну кому я это объясню?» О языке. Только сейчас мы пришли к порогу полного непониманья мира, в котором живем, точней – жили. Тысячи лет спустя нашего самозванства. А там уже никого. Летят три пичужки… Что мы знаем о них, о животных, растениях? Ничего. Собаку Павлова. Документальные кадры: крокодил схватил антилопу, маленькую, еще подростка. Волочит в реку. И вдруг бегемот – бежит, таранит воду, отогнал крокодила, стал на колени, дышит в лицо ей, щекой трется, а она, бездыханная, глядит на него влажным остановившимся глазом. И крокодил лежит у воды, замер, смотрит на эту сцену. А бегемот все стоит, то к небу взгляд, то на нее. Лир над Корделией. Зарезали мою девочку…

Что мы знаем о них? Если дерево или птица не могут сложить табуретку или компьютер, значит, ниже нас по развитию? С той же логикой – если мы не можем воскресать из смерти, как зерна, или отращивать новые ноги вместо отсеченных, как саламандры, или менять пол органично, как рыбы, или владеть световой речью, как глубоководные существа, или перестраивать свой молекулярный уровень, переговариваясь на больших расстояниях, как акации, – то что? Наша техника в большинстве случаев – плагиат. Сальери у Моцарта. А этот бред, которым нас пичкают еще со школы, – инстинкты. Каким инстинктом влекома пустынная эфа, ползущая десятки километров, в районную больницу, чтобы свернуться на груди умершего там мальчика, которого лишь мельком видела, свернуться и уснуть навсегда? Или та косатка, выхватила из стада детеныша тюленя, и бросала его в небо вдали от берега, и ловила, – хищник жертву, а потом вернулась и носом подоткнула его под мать, невредимого. Или те морские львы, чей инстинкт – жить в стаде, ушли вдвоем, он и она, в маленькую скальную бухту, сильные и молодые – на весь свой век, до старости. Лотман где-то писал, что с точки зренья животных мы – существа непредсказуемые, то есть безумные. Это еще мягкий взгляд.

День с тигром

Вероятно, мы последнее поколение, которое видит их в природе. На воле их осталось около двух тысяч и, похоже, им уже не уцелеть. Изобилие снимков в сети создает иллюзию, что тигры чуть ли не на каждом шагу. На деле же, увидеть тигра – редкое событие. Даже егеря в тигриных заповедниках, ежедневно патрулирующие лес, видят их в лучшем случае раз-два в году.

За время наших хождений в джунгли мы видели тигра четыре раза. Что само по себе, как изумлялись индусы, невероятно. Это не считая тех случаев, когда не видели, но находились буквально в нескольких шагах. Но одна встреча была особой.

Вернулись мы с Зоей из лесу на рассвете, пережидаем дневной зной, когда звери уходят вглубь – на свои сиесты. И тут я говорю: «Слушай, а где мой нож? Кажется, мы оставили его там, у реки, где присели передохнуть. Сходим, найдем?» И вот идем мы по тропе, лес тихий, нежные краски, бабье лето (январь у них), разговариваем вполголоса о чем-то милом таком, мол, куда эти все имена чудесные делись – бобик, трезор, пиф, джойка… И вдруг вижу – впереди, из-за поворота тропы выходит тигр. И это так неожиданно, впервые и среди бела дня, смотрю и глазам не верю, подношу к ним бинокль (хотя расстоянье между нами в несколько десятков метров). «Тигр», – шепчу. А на тропе там, впереди – прогиб такой, низина, и он в ней плавно так исчезает, весь. И никого, тишь. А бинокль все еще у глаз. Привиделось? И тут он выходит из этой ямы – совсем уже близко – и медленно, как бы нехотя поднимает голову, замер, смотрит. И сквозь бинокль эти глаза его – мутные желтые, как лампады, будто прижаты вплотную к моим глазам. Ему до нас – два-три прыжка. Стоим, смотрим. Он, видно, шел, не чуял нас (мы с подветренной), шел, опустив тяжелую голову до земли, думал о чем-то… Не яркий, как обычно мы его представляем. Блеклый такой ковер, дышит, ребра ходят… И тут – без поворота – просто стоял и нет – скользнул в заросли.

Идем медленно, прислушиваясь, чуть дыша. Останавливаемся у того места, где он скользнул в заросли. А они тут настолько густые, что руку сунешь, и ладони не видно. «Вот, – говорю, – кажется, здесь…» И в ту же секунду, в полуметре от вытянутой руки – я не знаю, как назвать этот звук – рык? взрев? – нет, но будто ты вспорот этим звуком – весь, от пят до волос. Даже не страх, нет его, страха – вымороженная тишина внутри, и пустота. «Назад, – шепчу. И ловлю ее руку: – не спиной!» Медленно пятимся, чуть касаясь земли. И вот уже отошли – примерно к тому месту, откуда его увидели. Выдохнули. Ну вроде бы живы… И в ту же секунду – взрев и за ним еще и еще – рядом, в шаге от нас, из зарослей. И снова пятимся, долго, пока не дошли до края леса. Вон он: вышел вдали на тропу, стоит, смотрит на нас, отвернулся, исчез.

Значит, скользил в зарослях, в шаге от нас, бесшумно, – ни ветка не шевельнулась, ни лист под лапой. И потом этот рык… В себя приходим. Знаешь, говорю, кажется, это еще не конец, что-то должно еще произойти…