Человек и сверхчеловек

Вечер в горах Сьерра-Невады. Отлогие бурые склоны; на клочках обработанной земли вместо яблонь — масличные деревья, на невозделанной почве вместо дрока и папоротника — редкие кактусы. Дальше живописная и величественная цепь крутых каменистых вершин, порой обрывающихся в пропасть. Отнюдь не дикая природа, скорее изысканный горный ландшафт, созданный рукой эстета. Нет вульгарного изобилия растительности: каменные кручи даже рождают невольно мысль о бесплодии. Испанское великолепие и испанская скудость во всем. Немного севернее того места, где шоссе на одном из перевалов пересекает туннель железной дороги Гренада — Малага, находится один из горных амфитеатров Сьерры. Если встать у открытого конца подковы, то чуть правей, под обрывом, видна романтическая на вид пещера — на самом деле заброшенная каменоломня; слева невысокая скала, откуда хорошо просматривается дорога, огибающая амфитеатр; ее профиль выровнен с помощью насыпей и кое-где каменных мостиков. Со скалы наблюдает за дорогой человек, не то испанец, не то шотландец с виду. Вероятно, это испанец, потому что на нем плащ испанского горного пастуха, и, по-видимому, он чувствует себя в Сьерра-Неваде, как дома; но все же он очень похож и на шотландца. В лощине, неподалеку от входа в пещеру-каменоломню, вокруг тлеющей кучи валежника и сухих листьев непринужденно расположилась группа людей, как бы позируя в роли живописных бандитов, удостоивших Сьерру чести служить им красочным фоном. На самом деле в них нет ничего живописного, и горы только терпят их присутствие, как лев терпит блох. Английский полисмен или инспектор попечительства о бедных счел бы их шайкой бродяг или трудоспособных нищих.

Такое определение не столь уж уничижительно. Всякий, кому приходилось наблюдать жизнь бродяг или посещать отделение для трудоспособных в работном доме, согласится, что далеко не все социальные отщепенцы — пьяницы и нравственные уроды. Кое-кто из них попросту оказался неподходящим для того класса, в котором родился. Одни и те же свойства характера из образованного джентльмена делают художника, а необразованного чернорабочего могут привести к положению трудоспособного нищего. Среди обитателей работных домов многие просто бездельники по натуре; но некоторые попали туда потому, что у них хватило силы воли пренебречь социальными условностями (несомненно, отражающими интересы налогоплательщиков), которые требуют, чтобы человек жил тяжелым и мизерно оплачиваемым трудом, и, объявив себя неимущими, отправиться в работный дом, где на законном основании получать от государства кров, одежду и пищу, гораздо лучшие, чем он мог бы добыть для себя сам, и притом с гораздо меньшей затратой усилий. Когда человек, родившийся поэтом, отказывается от места в маклерской конторе и голодное существование на чердаке за счет бедной квартирной хозяйки, друзей или родственников предпочитает работе, которая ему не по нутру; или когда дама из общества, потому лишь, что она дама из общества, любую форму паразитической зависимости готова принять охотнее, чем место кухарки или горничной, — мы относимся к ним весьма снисходительно. Такого же снисходительного отношения вправе требовать трудоспособный нищий и его кочевая разновидность — бродяга.

Далее: чтобы сделать свою жизнь сносной, человек, одаренный воображением, должен располагать досугом для рассказывания самому себе сказок и, кроме того, находиться в таких условиях, которые поддавались бы прикрасам воображения. Положение неквалифицированного рабочего таких возможностей не дает. Мы безобразно эксплуатируем рабочих; и если человек отказывается терпеть эксплуатацию, никто не вправе утверждать, будто бы он отказывается от честного труда. Необходимо достигнуть полной ясности в этом вопросе, прежде чем продолжать пьесу; только тогда можно будет наслаждаться ею не лицемеря. Будь мы людьми разумными и дальновидными, четыре пятых из нас предъявили бы государству требование о призрении и разнесли бы в щепы весь общественный строй, что привело бы к самым благодатным и оздоровляющим результатам. Если мы этого не делаем, то лишь потому, что все мы, подобно муравьям или пчелам, трудимся не рассуждая, в силу инстинкта или привычки. Поэтому, когда вдруг является среди нас человек, который умеет и хочет рассуждать и который вправе сказать нам по кантовской формуле «Если бы все поступали, как я, мир был бы вынужден перестроиться заново и уничтожить рабство и нищету, существующие лишь потому, что все поступают, как вы», — отнесемся к этому человеку с уважением и серьезно призадумаемся, не последовать ли его примеру. Таким человеком является трудо-способный, мысле-способный нищий. Будь это джентльмен, всяческими усилиями добивающийся пенсии или синекуры, никому бы и в голову не пришло осудить его за то, что при альтернативе — жить ли за счет общества или позволить обществу жить за твой счет — он решил, что глупо выбирать из двух зол то, которое для тебя лично является большим.

Поэтому мы можем без всякого предубеждения отнестись к бродягам Сьерры, чистосердечно признав, что у нас и у них одна цель: быть рыцарем удачи, и что разница в положении и методах лишь дело случая. Быть может, одного или двух из этих бродяг было бы целесообразно умертвить — без всякой злобы, самым мягким и гуманным способом, — потому что среди двуногих, как и среди четвероногих, встречаются такие, которых опасно оставлять на свободе без цепи и намордника, и несправедливо заставлять других людей тратить свою жизнь на то, чтобы сторожить их. Но так как у общества не хватает духу для этой разумной меры и после поимки оно лишь суеверно подвергает их искупительному ритуалу пыток и унижений, а затем отпускает готовыми нарушать закон с удвоенной энергией, то нет ничего дурного в том, что они свободно бродят и в ущельях Сьерры, под началом предводителя, который, судя по его внешнему виду, вполне способен, в случае надобности, приказать, чтобы их пристрелили. Предводитель этот сидит сейчас в самом центре группы, на обтесанной каменной глыбе; это высокий крепкий человек с характерным крючковатым носом, черными блестящими волосами, остроконечной бородкой, закрученными кверху усами. Его сходство с Мефистофелем, несомненно, искусственно подчеркнуто, но тем не менее производит известное впечатление, быть может оттого, что сама природа здесь оправдывает рисовку, неуместную где-нибудь на Пикадилли, быть может, благодаря налету сентиментальности, характерному для этого человека и придающему ему то особое изящество, при котором только и простительна нарочитая живописность. В его взгляде и усмешке нет ничего диковатого; у него звучный голос и находчивый ум; и он кажется самым сильным из всей компании — даже если в действительности это и не так. Во всяком случае, он лучше всех упитан, лучше всех одет и лучше всех умеет себя держать. Его английская речь не вызывает удивления, несмотря на испанский ландшафт, так как за исключением одного несомненного француза и одного человека, в котором можно угадать спившегося матадора, все здесь американцы или выходцы из лондонского простонародья; поэтому в стране плащей и сомбреро они расхаживают в поношенных макинтошах, шерстяных кашне, котелках и грязных желтых перчатках. Лишь немногие подражают в одежде начальнику, в чьем сомбреро с петушиным пером и пышном плаще, ниспадающем до высоких сапог, нет решительно ничего английского. Все безоружны, те, у кого нет перчаток, держат руки в карманах, в силу национального убеждения, что ночью под открытым небом легко схватить простуду. (Вечер такой теплый, что лучшего трудно и пожелать.) Большинству из членов этой компании на вид лет тридцать с небольшим. Старше только пьяница-матадор и еще низенький близорукий человек с рыжими бакенбардами и испуганным взглядом мелкого коммерсанта, запутавшегося в делах. У него одного на голове цилиндр, отсвечивающий в закатных лучах сальным блеском какого-то грошового патентованного средства для обновления шляп, которое, по-видимому, часто применяется, но всякий раз лишь приводит объект в еще более плачевное состояние; долгополое коричневое пальто с бархатным воротником имеет довольно сносный вид; костюм дополняют целлулоидный воротничок и манжеты. Очевидно, в этом сообществе ему принадлежит роль почтенного лица; лет ему, должно быть, за сорок, даже за пятьдесят. Он занимает крайнее место справа от предводителя, напротив троих мужчин в ярко-красных галстуках, расположившихся слева. Из этих троих один — француз. Двое других — англичане: один завзятый спорщик, мрачный и упрямый; другой сварливый и шумный субъект. Предводитель великолепным жестом закидывает конец плаща на левое плечо и встает, готовясь произнесли речь. Его встречают аплодисментами, что, несомненно, доказывает его популярность как оратора.