Человек и сверхчеловек

Дон Жуан. Тогда оставайтесь здесь, ибо ад — обитель тех, кто бежит от действительности и ищет блаженства. Только здесь они могут укрыться, потому что небо, как я уже говорил, есть обитель властелинов действительности, а земля — обитель ее рабов. Земля — это детская, где люди играют в героев и героинь, святых и грешников; но из этого бутафорского рая их изгоняет плоть, которой они наделены. Голод, холод и жажда, болезни, старость и одряхление, а главное смерть — все это делает их рабами действительности: трижды в день должно поглощать и переваривать пищу, трижды в столетие должно зачинать новое поколение; вековой опыт веры, науки, поэзии свелся в конце концов к одной лишь молитве: «Сделай из меня здоровое животное». Но здесь, в аду, вы свободны от тирании плоти, ибо здесь в вас нет ничего от животного; вы — тень, призрак, иллюзия, условность, безвозрастная, бессмертная, — одним словом бесплотная. Здесь нет ни социальных проблем, ни религиозных, ни политических, и — что, пожалуй, ценней всего, — нет проблемы здоровья. Здесь вы точно так же как и на земле, называете свою наружность красотой свои эмоции — любовью, свои побуждения — героизмом, свои желания — добродетелью; но здесь вам не противоречат беспощадные факты, здесь нет иронического контраста между природными потребностями и выдуманными идеалами; вместо человеческой комедии здесь разыгрывается нескончаемая всесветная мелодрама в романтическом вкусе. Как сказал наш немецкий друг: «Поэтическая бессмыслица здесь здравый смысл, и Вечно Женственное влечет нас ввысь»[155], ни на шаг не сдвигая нас с места. И этот рай вы хотите покинуть!

Донна Анна. Но если ад так прекрасен, как великолепны должны быть небеса!

Дьявол, статуя и Дон Жуан, все разом, пытаются с жаром протестовать, потом в замешательстве останавливаются.

Дон Жуан. Простите!

Дьявол. Нет, нет, пожалуйста. Это я вас перебил.

Статуя

. Вы, кажется, хотели что-то сказать?

Дон Жуан. Прошу вас, господа. Я потом.

Дьявол (Дон Жуану). Вы так красноречиво описывали преимущества моих владений, что я предоставлю вам столь же беспристрастно изобразить все недостатки конкурирующего предприятия.

Дон Жуан. В раю, как я себе представляю, дорогая сеньора, не играют и не притворяются, но живут и работают. Там вы смотрите правде в лицо; вы свободны от наваждения, ваша твердость и бесстрашие — вот в чем ваша слава. Если здесь, как и на земле, разыгрывается комедия, если весь мир — театр, то рай хотя бы находится за кулисами. Впрочем, рай трудно описать с помощью метафор. И вот туда я теперь направляюсь, в надежде уйти наконец от лжи и от вульгарной, скучной погони за счастьем и предаться вечному созерцанию…

Статуя. Брр!

Дон Жуан. Сеньор командор, ваше отвращение мне понятно: картинная галерея не место для слепца. Но как вы наслаждаетесь созерцанием романтических миражей вроде красоты и радости, точно гак же я наслаждался бы созерцанием того, что для меня самое интересное, — Жизни — силы, которая постоянно стремится совершенствовать свою способность к самосозерцанию. Чему, как вы думаете, я обязан своим развитым мозгом? Потребности двигаться, перемещать свое тело? Ничуть! Крыса, у которой мозг развит вдвое меньше моего, двигается так же, как и я. Главное здесь не потребность что-то делать, но потребность знать, что делаешь, чтобы не уничтожить самого себя в слепом стремлении жить.

Статуя

. Друг мой, не поскользнись я в тот день, вы бы наверняка уничтожили самого себя в слепом стремлении фехтовать.

Дон Жуан. Дерзкий балагур! Прежде чем забрезжит утро, ваше веселье сменится чудовищной скукой.

Статуя. Ха-ха-ха! А помните, как вы испугались, когда я вам сказал что-то в этом роде со своего пьедестала в Севилье[156]? Без моих тромбонов это звучит довольно жидко.

Дон Жуан. Говорят, и с ними это довольно жидко звучит, командор.

Донна Анна. Ах, отец, вы своими легкомысленными шутками только мешаете ему говорить. Скажите, Жуан, но разве в раю нет ничего, кроме созерцания?